Эдуард Кондратов - Операция «Степь»
— Без тебя сообразим, что надо, что не надо, — обозлился Серов. — Езжай! С богом! Или с чертом! — Он выругался и, не подав Глебу руки, отвернулся к окну.
— Поехали, Байжан!
Опустела ярмарочная площадь. Лишь несколько киргизов, гортанно перекликаясь, собирали остатки нарубленной на скачках лозы.
Миновали Шиповский поселок. Там тоже шло гулянье. Где-то за углом дважды бахнули револьверные выстрелы. Байжан правил упряжкой. Два сытых коня мерно трусили по улочкам, а Глеб очень внимательно приглядывался к белым мазанкам, так напоминающим околицы малороссийских сел. Когда до поскотины оставалось шагов двести, Ильин-Рудяков тронул Байжана за рукав и показал, чтобы тот подвернул к свежевыбеленной хате с палисадником и крепкими тесовыми воротами.
— У меня тут должок один, — пробормотал Глеб, выбираясь из саней. Надвинув папаху на глаза и прикрыв воротом шубы пол-лица, он подошел к воротам и дернул веревку щеколды. Через отворенную калитку Байжану видно было, как Глеб вошел во двор и направился к сидящему на сломанной телеге Федору Мазанову, помкомдиву, снятому недавно с поста за хмельные драки. Он и сейчас был пьян: держал за плечи худенькую простоволосую девушку, одетую, несмотря на морозец, в легонькое платье, и встряхивал ее так, что казалось, голова вот-вот оторвется от шеи. Байжан узнал девушку: Ксения, ее отца убил в прошлом году Мазанов, а потом женился на ней.
Удивление Байжана сменилось испугом: что намерен делать этот сумасшедший Глеб?! Мазановы обернулись и уставились на него. А Глеб, подойдя, выхватил наган. Лицо его перекосилось. Челюсть у Мазанова отвисла. Ксения метнулась, заслонила телом мужа. Глеб в сердцах сунул оружие в карман и быстро пошел к воротам.
…Они молчали долго. Когда домики Шиповского поселка скрылись за снежным горизонтом, Глеб сказал:
— Видно, не мне исполнять приговоры. Дурочка… Помешала мне стать палачом…
Байжанов знал, что рассказ Буржаковского о том, как казачий урядник изрубил за раз почти сто пленных, не выходил у Глеба из головы. И все же рисковать было нельзя. Не выдержали нервы у чекиста Рудякова.
…Через несколько часов безбедного пути они остановились передохнуть у Ханды-Куля, где Уильский тракт соединяется с подходящим с юго-запада Калмыкско-Уильским. Киргизы оставляли их ночевать — уже темнело, и начиналась пурга не пурга, а некоторое снеговерчение. Но время было слишком дорого. Решили сделать еще двадцать верст на север и добраться до Тюлека.
Не прошло и четверти часа, как бестолковое кружение снега усилилось, и стало все крепче хлестать в лицо. Начинался буран. Лошади по шли медленнее, и как-то вдруг сгустился сумрак. Глеб стал было подремывать, когда Байжан сильно толкнул его в бок. Жалобно заржала пристяжная, и сани рванулись, пошли дерганно, вертко, вот-вот опрокинутся.
Глеб обернулся: сзади в темной синеве поблескивали передвигающиеся огоньки. Их было много.
— Плохо, друг, — сказал Байжан. — Волки!..
Снова в Самаре
…Когда же, наконец, подавят проклятый пулемет? Что они там, на броневике, уснули? Та-та-та-та-та… Невозможно оторвать голову от сугроба… Та-та-та… Хоть бы передышку дал бандит, ленту, что ли, сменил бы? Тогда Ягунин сделает рывок шагов эдак на пять… А потом еще… Неприятно шлепаться мордой в жестко подсушенный ветром снег. Но к пулемету он все равно подберется! Только прервись же ты, чертова такал ка, хоть на секунду! Та-та-та-та… Может, Серегин увел броневик на левый фланг? Что же делать? Отползти в сторону, а то пристрелялся, бандюга… Та-та-та…
Мишка дернулся и… проснулся. Солнце отчаянно лупило через плачущие стекла. Четыре койки аккуратно застланы все теми же мышиного цвета одеялами, на школьной доске мелом крупная надпись рукой Казиханова: «Мишка, с комприветом! К 12,5 часам тебе к Булису надо».
Та-та-та-та-та… Дробно стучали капли, падая с сырого потолка в тазик. Он был уже почти полон, от брызг образовалась лужа. Босиком, в нательном бельишке, Мишка выскочил с тазом на кухню, оттуда в прихожку и, пинком отворив дверь во двор, вылил воду.
Однако пол того, холодноват… Начало апреля, солнце припекает, а из щелей тянет могильным холодком. Возвращаясь бегом через кухню, Мишка успел взглянуть на ходики. Почти половина одиннадцатого, если не врут. Пахомыч, вахтер, клялся и божился, что не врут ни-ког-да! Если сам он, конечно, не врет.
Никого в общежитии, никогошеньки. Даже коменданта нелегкая унесла.
Тело Мишкино ломило, не хотелось ни сгибаться, ни плечами повести. Вчерашнее путешествие на телеге от Большой Глушицы до Самары далось нелегко. Дорогу развезло, чуть не через две версты приходилось спрыгивать с телеги в вязкую грязь и брести рядом. А порой и помогать лошади. И груза-то, считай, никакого, всего чемоданчик с новыми вещами да солома. А попробуй выдерни колесо из колеи, продавленной верблюжьими арбами. Но все равно хорошо возвращаться домой, даже в такую жуткую распутицу. Потому что зиме — конец, а уж как она надоела Мишке, ни словом сказать, ни, тем более, пером описать. Несколько месяцев рыскать по сугробам, ночевать в снегу, захлебываться буранными ветрами, часами петлять из-за кромешной пурги… И, главное, — брр! — почти все время холодно, холодно, холодно… Бой идет, огонь кругом сверкает, враг расплавленным свинцом плюется, а руки мерзнут, а за шиворот колючий снег лезет, а под пальтишко поддувает. Нет, на кой она вообще, эта зима? Если для того, чтоб природе отдохнуть, то в южных странах она, наверное, неплохо отдыхает и в тепле.
Шлепая по расползшемуся Пугачевскому тракту, Мишка с удовольствием поглядывал по сторонам. Шея заболела, вертясь. Хотя никаких удивительных природных явлений как будто и не наблюдалось. Ноздреватый, потерявший чистоту снег оседал. Из-под слоистых сугробов вдоль тракта слезилась водичка, разжижая дорожную грязь. В полях проглядывали черноземные прогалины, от них шел парок. Даже зелень озими заметил кое-где Мишка. И удивился: неужели кто-то сеял? Грачи деловито изучали землю твердыми клювами, но воронья было больше. У него и поживы больше, чем когда-либо: трупы словно бы выбирались из снежных обочин дороги. Мишка старался не смотреть на них. Потому что, хоть и множество убитых перевидел он за месяцы боев с Серовым, но то была война. А на дороге попадались и оттаявшие детские тельца. Не привыкнешь.
Людей за все сто верст вчерашнего пути он так почти что и не видел. Редко кто копошился во дворах: избы стояли мертвые. Необычно мало соломы осталось на крышах — за зиму чуть не вся пошла в дело. Парили, резали, смешивали черт те с чем и съедали. Сначала ел скот. Потом люди. Ну и год-годочек был!.. Однако же пережили. Скоро сеять выйдут. И не будет — вот что хорошо! — не будет бояться мужик появления на горизонте бандитских конниц.
