Алексей Шкваров - Слуги Государевы. Курьер из Стамбула
— Даст Бог, справится. Отойдет. А то, вона, черный стал, как камень.
— Да уж, служба наша, царская, будь она неладна. Когда супостата бить, это понятно, а вот когда разбойников гонять. Так ведь разные они. Есть те, которые действительно через кровь преступили ради наживы одной, и детей малых, и женщин, и стариков убивали. С энтими понятно, разговор короткий — в петлю да на осину… А ведь и те встречались, что от мучений барских в леса сбегали да мстили барам своим. А мы их тоже ловили да смертям предавали разным.
— Ладно, молчи уж, Потапыч, наше дело солдатское.
— Верно-то, верно. Да…, — не стал продолжать, лишь махнул рукой ветеран и утер набежавшую слезу.
Избавившись на первом же постоялом дворе от лошадей майора и его слуг убитых, Кутлер, Лесавецкий и Веселовский поспешали с добытыми бумагами обратно к армии. Алеша почти не общался со своими спутниками, которые на каждом растаге напивались и начинали приставать к поручику с расспросами, почему он не стал стрелять в шведского курьера сразу же, как увидел его. Веселовский тогда вставал из-за стола и уходил к своим драгунам. Потапов с Тереховым старались отвлечь поручика от невеселых мыслей. Рассказывали, что помнили его отца. Вятский полк часто шел в походе иль в бою рядом с губернаторским шквадроном, где тот служил, при покорении Финляндии. Может, и придумывали чего старики-ветераны, а может, и правду говорили.
Но больше всего поручика поразило, когда он увидел, как Кутлер с Лесавецким, в первый же вечер после расправы со шведом, достали из его сумки, кроме писем, и драгоценную шкатулку, сплошь усыпанную камнями. Рассматривали ее алчно, спорили, как делить будут ее, Веселовского просто передернуло от брезгливости.
«Вот и грабителями еще заделались, — подумал. Встал было, хотел сказать, но опустился — бессмысленно это. — Пьяные совсем. Бог нам всем судья».
Утром Кутлер и Лесавецкий с трудом поднимались в седла — выпитое накануне давало о себе знать — и молча, по той же причине, продолжали путь. Вечером все повторялось. Потому Веселовскому дорога назад показалась вдвое длинней.
Глава 6
Миних в бешенстве
Миних был в бешенстве. Кампания 1738 была самой неудачной за всю войну. Войск удалось собрать лишь половину от намеченного. Он затратил два месяца на движение от Днепра к Бугу и еще месяц — на поход от Буга к Днестру.
Стесненная огромным обозом в 40 000 повозок, армия двигалась по степи безлюдной одной массой, одним большим каре. Бескормица и болезни спешили почти всю конницу.
26-го июля Миних подступил к Днестру выше Бендер, но переправиться на тот берег не решился: форсировать пришлось бы на глазах у Бендерского сераскира, занимавшего с 60 000 человек при 75 орудиях высоты, главенствующие на правом берегу, и зорко следившего за русскими. Начались блуждания бесконечные по выжженной татарами и беспощадным солнцем степи, имея стычки частые, и даже упорные, но не всегда удачные бои с переправлявшимися неприятельскими партиями и отрядами. Между тем, потребность в фураже стала жизненно необходимой, чтобы хоть как-то остановить падеж безудержный несчастных животных.
Татары не дремали и не упускали случая ужалить русских набегом нежданным. Поэтому, что ни день, то выделялись прикрытия значительные для охраны пастбищ. А те приходилось отыскивать все далее и далее от мест стоянок всей армии. Фуражировки разрешались исключительно с ведома главнокомандующего фельдмаршала Миниха.
1-го августа командовавший правым флангом армии генерал-поручик Загряжский вызвал к себе командира Вятских драгун полковника Тютчева. Сухой, состарившийся в непрерывных тридцатилетних войнах генерал сидел на кровати в походной палатке, скинув и камзол, и парик, от которого невыносимо болела голова.
Три страшных сабельных удара, полученных еще в той памятной баталии под Нарвой, закончившейся полным разгромом русских, шрамами багровыми выступали на его совершенно лысой голове:
— Полковник, сколько у вас драгун в строю, при лошадях?
— Не больше четырех сотен, ваше превосходительство!
— Нужно провести фуражировку, Иван Семенович, — генерал непрестанно вытирал полотенцем катящийся пот. — Боже, какая жара. Скоро мы лишимся и обоза, и всех лошадей, если не сможем накормить скотину. На вас возлагается сия задача. Возьмите от всех частей пару тысяч фуражиров, всех своих конных драгун, еще четыре роты астраханцев и отправляйте их в степь. Пусть найдут траву, займутся заготовками. Ваша задача подобрать хорошего опытного офицера, чтобы расставить мог толково караулы отводные. Следить внимательно и за противником, и за фуражирами. Самому от полка не отлучаться! Татары так и вьются вокруг нас. Надеются, что мы сами сдохнем в этой жаре. Инструкции дополнительные получите у дежурного бригадира князя Кантакузина.
С трудом поднявшись, прихрамывая, Загряжский пошел к небольшому столику:
— Вот приказ командиру Астраханского полка, — он протянул Тютчеву бумагу. — Идите, полковник.
Сморщившись от боли в прострелянной ноге, Загряжский тяжело опустился на стул:
— Мне еще нужно отписать фельдмаршалу. Идите, Иван Семенович. С Богом.
Что отвлекло тогда старого опытного генерала — неизвестно. То ли раны слишком разболелись и он, выпроводив командира Вятских драгун, рухнул без чувств на постель, то ли кто-то следующий, вошедший после Тютчева, вынудил забыть о намерениях, тем не менее, Миних не был поставлен в известность о фуражировке предстоящей. Знать бы тогда, чем все это обернется!
Никаких дополнительных инструкций дежурный бригадир Кантакузин Тютчеву не сообщил. Изнывавший от жары князь просто отмахнулся от него:
— Вы сами знаете полковник, что нужно делать. Все приказы у вас есть. Вот и выполняйте.
Вернувшись от начальника дивизии, Тютчев с грустью оглядел остатки своего полка. Болезни и падеж лошадей превратил его в подобие славного регимента, основанного еще Петром Великим. Часть драгун шагала пешим строем, неся на себе, помимо всей амуниции, еще и седла павших коней, остальные вели своих боевых друзей за поводья, чтоб хоть как-то сберечь их последние силы. Больные и обессиленные люди лежали вповалку на телегах и громко стонали от мучений.
— Где майор Шепелев? — спросил Тютчев адъютанта.
— Заболел. Лежит на одной из повозок.
— Кто есть еще из штаб-офицеров?
— Майор Штруф, господин полковник.
— О Господи, опять этот курляндец. — Адъютант отвел глаза в сторону. — Что отворачиваешься? Сам не видишь, плюнуть некуда — или в немца, или в курляндца попадешь.
