"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна
И Эймунд, с разрешения Ингвара, разместил свои лодьи сразу позади строя Барда и Хавстейна. Его люди не имели опыта взятия кораблей на воде, но Эймунд собирался взойти на вражье судно вслед за людьми Барда. Опыт без дела не придет, а если все получится, то он в свои семнадцать приобретет больше славы, чем у десяти мужей вдвое его старше!
Стреломет ударил по лодье; воздух взвизгнул, разрываемый десятком наконечников. Небога рухнул со стрелой в шее. В строю образовалась прореха; сквозь нее Эймунд отчетливо увидел шлемы греков над бортом и нацеленные на него новые стрелы. Вскинул собственный щит, и тот мгновенно задрожал: в него вонзились сразу три, и Эймунд невольно присел под мощным, будто железным кулаком нанесенным ударом. Душу лизнуло холодом: промедли он лишь миг, и эти три стрелы вошли бы в его грудь – и кольчуга не спасла бы.
Но это было только начало. Стреломет дал новый залп.
– Раз! Раз! – выкрикивал Падинога на сиденье кормчего, и лодья, хоть и покачиваясь – иные весла остались без гребцов, – все же шла вперед.
Слишком быстро – так казалось при взгляде на ужасающе высокий борт, и слишком медленно – каждое мгновение было полно ожиданием новых стрел.
– Ки-ри-е… э-лей-сон… – вразнобой долетало с хеландии.
Ветер рвал слова на куски, и никто не понимал смысла этого клича.
Расстояние сократилось, позволяя слышать голоса и видеть лица. Страха не было – лишь готовность и нетерпение. Наваливался тот самый миг, для которого Эймунд, сын князей и воинов, был рожден и воспитан. Нужно было его преодолеть – перемахнуть через первый выпад смерти, как через купальский костер, а дальше будет проще.
Над головой растеклось золотисто-красное облако, смешанное с черным дымом. Пахнуло жаром, и разом вспыхнул весь мир: не осталось ничего, кроме пламени, густого зловонного чада. В первый миг Эймунд заметил лишь дым и огонь – прямо у себя перед лицом, и даже не сразу понял, что это горит его собственная кольчуга на груди и на плечах.
А через мгновение пришла боль. Пылающая кольчуга стремительно раскалялась, прожигая поддоспешник, рубаху и кожу; опаленный болью, Эймунд сообразил, что не весь мир горит – горит он сам.
– Прыгай! Прыгай! – закричал кто-то поблизости: не один только Эймунд горел, но кричавшего сквозь дым не было видно.
Перед глазами метались горящие люди – сейчас он не узнавал никого из тех, кто напрасно пытался сорвать с себя облитую пламенем одежду или доспех. Отроки падали, не владея собой, с воем катались по днищу, натыкаясь на такие же живые факелы и смешивая свое пламя с их пламенем. Иные прыгали за борт, привычно ища в воде спасения от огня.
С невольным криком Эймунд метнулся к борту – там впереди колыхалась взволнованная движением лодьи голубая вода. От жгучей боли почти ничего не соображая, Эймунд вскочил на скамью, перемахнул через борт и рухнул в волны.
Лицо и руки охватила прохлада; жар опал, боль обожженной кожи на миг притупилась, потом вновь вспыхнула от соли в воде. Погрузившись с головой, Эймунд рванулся к поверхности… Но едва сумел сделать один вдох, высунув на миг лицо из-под воды.
Всем телом владела мучительная боль и тяжесть. Вода снова сомкнулась над лицом, едва дав ему глотнуть пахнущего отвратным дымом воздуха.
Мелькнуло короткое воспоминание: пять гребков. В Киеве он однажды слышал разговор в княжьей гриднице: дескать, можно ли плавать в кольчуге или это басни? Мистина тогда сказал, что в кольчуге можно сделать пять гребков, а потом руки опускаются, и все… И сейчас Эймунд отметил – пять гребков у него есть… Ну, не пять, он еще не так силен, как те, кому это удавалось… Ну, три… Два… Ухватиться за что-нибудь…
Но руки не поднялись даже один раз, на плечах будто лежали камни. Теперь его жгло снаружи и изнутри; увлекаемый в глубину тяжестью кольчуги, Эймунд отчаянно мотнул головой кверху, надеясь на еще один, последний, мелкий глоток – но не смог поднять лицо над поверхностью взбаламученных волн. В раскрытый рот хлынула вода.
И свет начал стремительно уходить вверх; Эймунд еще не понимал, что идет на дно, лишь отчетливо ощущал громадный вес собственного тела и решительную невозможность подняться. С каждым мгновением давящий гнет усиливался; перед глазами наплывали друг на друга тьма и пламень…
Среди тяжести и боли мелькнула удивительно отчетливая мысль: конец. Не было такой силы, которая могла бы одолеть эту тяжесть и вновь поднять его к свету.
И мир погас.
Бездыханное тело с раскинутыми руками, влекомое вниз тяжестью дорогостоящего и искусно обработанного железа, продолжало погружаться. Глубинное течение подхватило его и понесло назад, в море…
А над ним, на поверхности воды, горели лодьи, горела сама вода широкими чадящими пятнами. Пылающие факелами люди прыгали и прыгали в волны; стрелы с хеландий догоняли их и вонзались в плечи и спины.
Безжалостная смерть, как трехголовый змей, наперебой хватала жертвы тремя черными пастями – огненной, водяной и железной.
Навстречу второму огнеметному залпу гриди не сумели вовремя поднять щиты. Ингвар лишь успел увидеть, как прямо на него и его людей летит пылающее облако в черном дыму, разбрасывая во все стороны жгучие брызги. По привычке он наклонил голову, пряча лицо и выставляя навстречу опасности железную макушку шлема – и перед глазами разлилось пламя. В лицо полыхнуло жаром, слух резанули крики, неясные из-за шума ветра. Забой и Вибьерн, пытавшиеся его прикрыть, сами вспыхнули, как просмоленная пакля: огнем были облиты их кольчуги и шлемы. Вспыхнул панцирь на груди Ингвара, в лицо ударил черный дым и жар, не давая дышать. Ингвар выронил копье и невольно схватился за грудь, но тут же отдернул руки, обожженные пламенем и раскаленным железом.
Кто-то схватил его левую руку, вскинул вверх, что-то прокричал. Ингвар жмурился и рычал от боли, задыхаясь и не в силах даже открыть глаза или толком вздохнуть. По левому боку скрежетнуло железо, потом чьи-то руки грубо наклонили его и рванули с него панцирь через голову. Но наплечник зацепился за шлем; кто-то заставил его запрокинуть голову и рванул ремень шлема, едва не задушив. Шлем со стуком упал на доски, голове стало легче, но кожу лица снова обожгло, и Ингвар заорал, уже не в силах сдерживаться и не помня, зачем это надо. Новый рывок – и жар спал. Гримкель Секира, с диким оскалом, яростно рыча и жмурясь сквозь опаленные брови и ресницы, отшвырнул пылающий княжеский панцирь за борт – прямо в огненное море, чадящее черным дымом.
– Сюда! Ингвар! Тащи его сюда! – долетало с другой стороны.
Лодья Ингварова двоюродного брата Фасти шла позади княжьей на небольшом удалении и не попала ни под первый, ни даже под второй залп. Зато Фасти хорошо видел, что произошло с дружиной князя. После первых молний, с ясного неба прицельно упавших на русские лодьи, Фасти, как и многие вокруг него, дал приказ к отходу. Но потом опомнился; его лодьи сталкивались с теми, что шли позади, и оттуда делали знаки: назад, назад!
И он увидел, что горит лодья его брата-князя, а с бортов в клубах дыма – один за другим и сразу по многу – летят какие-то пылающие бревна. Лишь очень не скоро – как показалось – Фасти осознал: это люди. Это гриди Ингвара один за другим исчезают во взбаламученных, чадящих волнах, чтобы больше не всплыть. Он искал глазами брата, выглядывая над верхней кромкой щита, но на том месте под кормой, где должен быть князь и его стяг, видел лишь неясное копошение фигур в пламени и черном дыму.
– Вперед! – заорал Фасти. – К Ингвару! Ну, вперед, сучьи дети, я сказал, йотуну в душу мать!
Повинуясь столь решительному приказу, смутившиеся было хирдманы налегли на весла, и лодья двинулась вперед – туда, где голубая вода сменялась огненной. Сам сидя на руле, Фасти ловко обвел ее вокруг пылающего пятна и подошел к княжьей лодье со стороны чистой воды.
– Гримкель! Сюда! Тащи! – кричал он, в то время как его хирдманы удерживали лодьи на месте и поднимали щиты, всякий миг ожидая нового потока огня.
