Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни (ЛП) - Гриффит Джордж
— Что? — воскликнул я, вырвав руку и отступив на шаг. — Во дворец Цезаря? Нет, нет, ты бредишь, Амемфис! Это неправда. Это слишком ужасно, чтобы в это можно было поверить!
— Нет, говорю тебе, это правда, — ответил он тонким, дрожащим голосом. — И не просто во дворец Цезаря, но и в его покои. И та, которая еще вчера могла стать царицей Египта, теперь стала блудницей, которая сама продалась Цезарю, стала наложницей самого безжалостного из наших господ. Это, как ты говоришь, слишком ужасно, чтобы поверить, но — да помилуют нас боги и да осудят ее! — это правда, ужасная правда. Горе Египту и нам!
Пока он говорил, его голос сорвался в пронзительный, дрожащий крик, похожий на вопль боли, а затем стих в скулящий стон. Он опустился на сиденье и, закрыв лицо руками, раскачивался из стороны в сторону, в то время как я ходил взад-вперед по узкой каюте, стиснув до боли руки и с гневом в сердце спрашивая себя, какой виной я навлек на себя такой горький удар, и пытаясь придумать, как отомстить за него.
Тогда я спросил, известна ли эта новость в армии и на флоте, и если да, то какой эффект она произвела. Все еще стеная между словами, Амемфис ответил, что к этому времени все уже знают об этом, так как много наших друзей прибыли из Александрии в надежде убедить нас пойти войной на город и отомстить за позор Египта.
Но, воистину, воля богов была против этой древней страны, ибо как только стало известно о предательстве Клеопатры, наши люди начали дезертировать сотнями, проклиная ее имя и моля пустые небеса отомстить ей, но не думая в своих непостоянных, трусливых сердцах о том, чтобы отомстить самим. Пока победа была с нами, все было хорошо, и они пошли бы за нами куда угодно. Но теперь их царица предала их римлянам, и страх перед именем великого Цезаря тяжким грузом лег на их трусливые души.
Наши полки растаяли. Люди либо рассеялись на юг по домам, либо отправились поодиночке в Александрию, чтобы дождаться поворота событий и посмотреть, выйдет ли в конце концов победителем Цезарь или Потин, Клеопатра или Арсиноя. Я понял, что нельзя терять времени, если нужно хоть что-то спасти. Я знал, что Цезарь в настоящее время заперт, но я не знал ни о силе армии и флота, которые осаждают его, ни о том, как скоро их отряд сможет обрушиться на наши трусливые истощающиеся силы в Пелусии.
Более того, кончилась моя недолгая мечта, разбитая подлым предательством той, что снова пересекла мой путь в образе Илмы, но с черным лживым сердцем Балкис в груди.
— Что для меня теперь Египет? — в гневе бросил я Амемфису, узнав, как обстоят наши дела. Зачем мне сражаться за страну, чьи выродившиеся сыновья — трусы и слабаки, у которых не хватает мужества вырвать шею из-под пяты чужеземного хозяина? Разве море не открыто, а мир не широк, и удача не где-то там, где ее можно взять?
Какая мне разница, кто правит в Александрии — Цезарь или евнух? И является ли та прелестная грешница, которая предала нас, содержанкой Цезаря или вассальной царицей Египта? Поистине, это уже не имело значения. В ту ночь я отправил Амемфиса на хорошо укомплектованной галере вверх по Нилу к его дому среди полуразрушенных храмов его исчезнувших богов, и принялся спасать для себя то, что мог, из обломков того, что мы выиграли.
— Прощай, Терай, — сказал он, когда я в последний раз обнял его на палубе. — И все же мы встретимся снова, прежде чем закончится эта новая жизнь, которую боги дали тебе с моей помощью. Я ухожу, чтобы принять наказание за самонадеянность. Меня ждут долгие, томительные годы раскаяния и ожидания того, что должно случиться. Когда мы встретимся снова, твои золотые локоны станут такими же тонкими и седыми, как моя борода, а твое могучее тело — изможденным и сморщенным, и едва способным держать вес того, что от него останется. Но у тебя может быть много счастливых лет между сейчас и потом, так что прощай, и пусть боги даруют тебе славу и богатство по твоим заслугам!
Мы расстались, но однажды мы действительно встретились с ним снова.
А пока я вернулся в гавань, где стояли галеры, и вызвал к себе Хато, предводителя готов, о которых я говорил раньше. В нескольких словах я откровенно рассказал ему, как обстоят дела, и спросил, не желает ли он с товарищами помочь мне забрать лучшие галеры и последовать за мной в поисках фортуны.
— Следовать за тобой, мой господин? — он громко, от души рассмеялся. — Конечно, мы пойдем за тобой до самого края преисподней, и кроме готов в армии и на флоте есть пятьсот или шестьсот крепких парней — скифов, галлов и иберийцев, которые тоже пойдут. Каждый из них — это крепкий морской волк и голодный боевой пес, они пойдут вместе с нами в любое место, где есть череп, который нужно расколоть, или мешок с добычей, которую нужно захватить. Если кажется, что мир переворачивается с ног на голову, то нет никаких причин, почему сильные руки и храбрые сердца не могут отвоевать что-нибудь для себя, так что тебе остается только вести, мой господин, а мы пойдем за тобой охотно и резво.
Его слова совпали с моим настроем, и поэтому, хлопнув его по плечу, я тут же произвел его в капитан-лейтенанты, велел приступить к работе и подготовить все к выходу из гавани к полуночи. Он решительно взялся за дело и вскоре собрал на пристани для смотра такую многообещающую стаю морских волков и боевых псов, какую только мог бы пожелать увидеть любой капитан пиратов — добрая тысяча мужчин в расцвете сил и боевой готовности, полных восторга при мысли о том, что герой вчерашней битвы поведет их к славе и добыче.
Мы забрали десять самых быстрых и сильных галер и набили их скамьи самыми крепкими рабами, каких только смогли найти, а потом без зазрения совести обшарили остальные корабли в поисках оружия, провизии и военных припасов для снабжения нашей эскадры.
В качестве личного корабля я взял «Ибис», самое крепкое и быстрое судно, уже испытанное мной, и переименовал его в «Илму», в память о той, за чье дело мой меч впервые пролил кровь. Когда я укомплектовал его ста двадцатью отборными готами, мы вышли из устья реки, и вот я, сражавшийся с Нимродом за корону Ашшура, друг и гость Тигра-Владыки и великого Соломона, а также законный супруг царицы Савской, на время простился с мыслями о короне и царском достоинстве и отправился, как простой пират, с десятью галерами и тысячью с лишним морских волков на поиски того добра или зла, которое фортуна уготовила мне в грядущие дни.
Никто не попытался препятствовать нам, потому что правда, хотя и не слишком лестная для нас, заключалась в том, что Пелусий был рад избавиться от нас такой невысокой ценой, с учетом того, что мои готы и их союзники могли бы очистить город от всего, что можно было бы забрать, и сжечь перед отплытием все оставшиеся суда.
Первым моим приказом было поднять паруса при благоприятном юго-восточном ветре и взять курс на Александрию, так как я твердо решил не покидать Египет, не увидев знаменитого города и, если возможно, самого Цезаря, потому что я так много слышал о его величии и завоеваниях, что мне было бы жаль находиться на расстоянии ночного перехода от него и уйти, не повидав величайшего человека, когда-либо рожденного из вечно плодородного чрева времени.
Утром, ближе к концу первой вахты, яркий свет на вершине маяка Фароса начал бледнеть в лучах рассвета. Тогда мы изменили курс и взяли в море, все еще держа город в поле зрения, и с бака «Илмы» я наблюдал, как солнце поднимается над белоснежными мраморными зданиями, сверкающими крышами дворцов и храмов и сияющими памятниками города, который был тогда царицей морей. Это было поистине удивительное зрелище, ведь в те дни Александрия была в самом расцвете, наделенная всем великолепием, которое подарили ей триста лет процветания.
Как только рассвело, мы осторожно прошли мимо мыса Лохия, пока на другой стороне мола, охранявшего частную гавань дворца, не увидели корпуса двенадцати больших римских трирем, возвышающихся над водой. Этот флот, как объяснил Хато, мог бы раздавить нас, как яичную скорлупу, потому что римская трирема тех дней была тем же, чем был английский трехпалубный корабль во времена Нельсона или закованный в сталь линкор наших дней — противник, с которым нельзя просто столкнуться, разве что имея равную или превосходящую силу.