Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни (ЛП) - Гриффит Джордж
Поэтому, перебегая по абордажному настилу от корабельного фальшборта к причалу, я крикнул готов, и они бросились ко мне со всех наших кораблей, размахивая боевыми топорами и выкрикивая такие боевые кличи, каких я никогда прежде не слышал из человеческих глоток. Времени на то, чтобы выстроиться в боевую линию, не было, так как у нас было много дел, чтобы закрепиться на причале, но как только мы это сделали, места вскоре стало достаточно.
Первым же взмахом своего славного клинка я разрубил пополам по талии худощавого египтянина, стоявшего надо мной на причале и мешавшего пройти по абордажной доске. Когда две его половины упали по обе стороны доски, я ударил острием и вонзил меч в череп человека, стоявшего за ним, а затем, выдернув меч, послал третьего на землю обратным ударом щита, и следующий удар пришелся в воздух, потому что каждый из моих противников отпрянул назад, оставив вокруг меня широкий полукруг.
Именно в этот момент я позвал своих готов. Некоторые пробежали по доске следом за мной, другие перебрались на берег на веревках и цепях, так что примерно два десятка нас прочно заняли плацдарм и принялись за работу, пока остальные поднимались на пристань. Сначала это была короткая, резкая, кровавая работа, а потом они бежали. Мы охотились на них, как волки режут стадо овец, но мне стало стыдно использовать священную сталь в такой подлой работе, и поэтому я снова взял у оруженосца боевой топор и принялся весело махать им. Мои готы сражались и убивали, как дикие демоны (которыми они и были), а я разглядел в них прообраз отряда, чье имя должно было стать синонимом ужаса.
Они сражались короткими мечами в левой руке и боевыми топорами в правой, и лучших мясников я никогда не видел. Мы расчищали улицу за улицей, и через пару часов город был наш. Тем временем весть о нашей победе прилетела в наш лагерь, и все наши люди стекались оттуда в город, чтобы закончить то, что мы начали. В ту ночь, как я и обещал, мы с Клеопатрой пировали с нашими военачальниками по-царски, так как одержали две победы за один день и имели все основания веселиться.
Много кувшинов красного вина Коса мы опустошили во славу Египта и его будущей царицы, и еще больше могли бы опустошить под другие тосты, если бы в самый разгар веселья в порт не влетела легкая быстрая галера, принесшая роковую весть о том, что великий Юлий с 2500 ветеранами, триумфально разгоряченными славой Фарсалы, бросил якорь у Александрийского мола.
Глава 13. Разрушенная вера, разбитая надежда
Известие о прибытии Цезаря, хотя и ожидаемое, не было для нас радостной вестью, можете поверить. Еще два дня, и мы взяли бы Александрию, а недели хватило бы, чтобы сделать город неприступным. Но, как всегда, великий полководец двигался с неожиданной быстротой и, вместо того чтобы тратить время и силы на аванпосты, нанес прямой удар по ключевой позиции в Египте и, возможно, захватил ее без боя.
Позже мы узнали, что он прорвался в царскую гавань и закрепился во дворце Птолемеев на полуострове Лохия, который лежал к северу от царского порта, и частично в квартале Брухий на юге. Он также захватил александрийские галеры в порту, но Большая гавань Александрии и весь город, за исключением Лохии, все еще находились во владении Арсинои и двух ее оставшихся сторонников — евнуха Потина и негодяя Феодота, чьим первым посланием к Цезарю была отрубленная голова великого Помпея, человека, который был одновременно его соперником и другом, — подарок, который впоследствии принес Феодоту заслуженную смерть под пытками.
Из сказанного видно, что с нашей сотней галер на море, четырьмя тысячами вооруженных солдат и со всеми теми тысячами, которые мы ожидали поднять по всему Египту, чтобы сплотиться под победным знаменем царицы, нам было бы нетрудно запереть великого Цезаря с его небольшим войском в Лохии и заморить его голодом в плотной осаде, прежде чем остальная римская армия смогла бы добраться к нему из Фарсалы.
В ваших учебниках истории ничего не говорится о нашей морской победе и взятии Пелусия, и довольно мало о деяниях Цезаря в Александрии, но они рассказывают, что этот результат был почти достигнут даже наемниками под командованием Потина и Феодота. Они продержали его взаперти шесть месяцев, и даже его высочайшего военного гения едва хватило, чтобы спасти свою армию от уничтожения, а его самого от смерти. Если бы мы двинулись на Александрию в полном составе, как должны были бы сделать, если бы не тот акт, о котором я сейчас расскажу (акт предательства и отступничества, столь непостижимый, что сам по себе был чудом), Египет был бы спасен, а покоритель мира побежден.
В тот вечер, примерно за полчаса до того, как новость о появлении Цезаря дошла до нас, Клеопатра удалилась отдохнуть во дворец правителя, который был приготовлен для нее, и я отправил ей эту весть через ее служанку гречанку Ирас. Как впоследствии рассказал Амемфис, эта гречанка всегда ненавидела и презирала Египет и считала египтян достойными быть лишь рабами своих греческих и римских господ. На следующее утро они с Клеопатрой исчезли, как и сирийская галера, доставившая весть в Пелусий.
Нет нужды рассказывать вам то, что к нашему стыду и ярости мы узнали вскоре. Вы знаете, как она отправилась в Александрию; как египтянин Стратон принес ее на плече ночью во дворец Цезаря, завернутую в сирийский ковер, словно тюк с товаром, и положил на его ложе; как суровый воин пятидесяти четырех лет, закаленный в битвах владыка Рима и величайший полководец, которого когда-либо видел мир, поддался изощренным чарам и всемогущей красоте девушки девятнадцати лет; как она продала себя и Египет ради благосклонности и покровительства Цезаря и таким образом нарушила клятву, которую дала Исиде в храме Птаха.
Но в то роковое утро мы ничего об этом не знали. Мы знали только, что она ушла, что наша царица, идол армии и флота бросила нас или была украдена, что, по правде говоря, было практически невозможно; что наша победа была уничтожена одним ударом, и что в будущем, которое казалось таким многообещающим, теперь для нас не было ничего, кроме недоумения и неопределенности. Было безнадежно пытаться сохранить дурную весть в тайне, так как новость о ее побеге уже распространилась, и по флоту и лагерю ходили всевозможные слухи.
Весь этот день мы потратили на ремонт повреждений, полученных нашим флотом и захваченными галерами, и на подготовку войск к походу на Александрию, ибо, Цезарь или не Цезарь, я решил предпринять комбинированную морскую и сухопутную атаку, если люди и корабли пойдут за мной. Но ближе к вечеру в каюту «Ибиса» вошел Амемфис и, не отвечая на приветствие, встал, качая головой, ломая руки и бессмысленно глядя на меня; из его глаз по морщинистым щекам обильно текли слезы.
— Что случилось, Амемфис? Что с ней? — вскричал я. — Если ты принес новости, то плохие, как я вижу, так что не говори мне, что это о царице!
— О царице… о царице! — воскликнул он, внезапно раскинув руки. — Нет, не о царице, ибо, клянусь славой Исиды, в Египте больше нет царицы и никогда не будет, пока ее имя не будет забыто. О, горе мне! Что я наделал! Это мой грех, и вот как она отплатила за него! Я, жрец Египта и главный служитель Амона-Ра, был искушен колдовством ее блестящего ума, я открыл ей тайны запретные для всех, кроме тех, в чьих жилах течет кровь жрецов или древнего царского рода Египта. Я пытался посадить на трон Менеса ту, чьи вены осквернены македонской кровью. Я думал предать ей Египет, а она предала и меня, и Египет. И все же боги знают, что мои помыслы были чисты и что я сделал это ради блага.
— Но что она сделала, Амемфис? Что это за предательство, о котором ты плачешь? Что же такое совершила Клеопатра?
— Терай из Армена, мое чудо и моя надежда, — произнес он, обхватив мою правую руку обеими холодными и дрожащими руками. — Известие, пришедшее ко мне, будет столь же печально для тебя, как и для меня. Ты смотрел с любовью в ее роковые глаза и мечтал вместе со мной о троне, который вы должны были разделить с ней. А теперь — увы, конец светлым надеждам вчерашнего дня! Ты должен узнать, что прошлой ночью, следуя, я не сомневаюсь, злым советам своей лживой греческой служанки, она тайно отправилась в Александрию и позволила египетскому предателю отнести себя во дворец Цезаря.
