Амеде Ашар - Золотое руно
Она проводила время в уединении. Готовясь отправиться навсегда в Италию, она мечтала ещё раз встретиться с Югэ, питая лишь самые скромные надежды. Выслушав же сообщение Коклико, она быстро поняла, чьи руки провели эту дьявольскую операцию. Ибо она хорошо знала и Суассон, и Шиврю.
— Боже мой, Коклико, — воскликнула она, — у нас очень ужасные противники!
— Вы отчаиваетесь, герцогиня?
— Мне это чувство незнакомо, но нам предстоит очень трудная борьба. Надо узнать, где твой господин.
— Я буду стараться за троих — прибавьте Кадура, которого уже нет в живых, и графа де Колиньи, которого нет в Париже. Но нужны деньги.
— Вот мой кошелек, возьми. Ты будешь искать внизу, а я — сверху. А ты что же, не боишься?
— Как же не бояться! Но я уже научился делать кое-что из Коклико — скомороха, тряпичника, солдата, коробейника… Они расстались, условившись согласовывать свои действия.
Первым делом принцесса отправилась к Суассон. Но хитрая обергофмейстерша притворилась, что ничего не знает. Когда же принцесса выразила по этому поводу удивление, она ответила вопросом:
— Вас это удивляет?
— Признаться, да.
— Ну, я ведь женщина, всего лишь женщина. Да, я любила графа де Монтестрюка, но любовь, как и ненависть, живут в моем сердце, как маргаритки на лугу. Теперь все забыто — и любовь, и ненависть.
«Ну и ложь!», подумала Мамьяни. Но делать было нечего. Ничего не узнав, принцесса направилась в Лувр. Там по этому делу царила какая-то настороженность. Как оказалось, был пущен в оборот термин «государственная измена». И все притихли, даже самые легкомысленные.
От принцессы, однако, не укрылось сияющее лицо Шиврю, которого она встретила на приеме у королевы. Пришедшему к ней вечером Коклико (тот тоже ничего не узнал, шатаясь с Угренком по Парижу) она лишь сказала, что дела Югэ совсем плохи, раз его соперник так радуется.
Коклико, казалось, это не расслышал.
— Вы были у госпожи Суассон?
— Да, была.
— Как же мы глупы… То-есть, извините, это я глуп. Ведь у нас есть Брискетта!
— Горничная у Суассон?
— Ну да! Такая хорошенькая девочка, веселая, как птичка, хитрющая, как бесенок. Она была без ума от графа де Монтестрюка, когда мы бегали по полям Арманьяка. У неё в мизинце ума больше, чем у меня во всем теле.
— Ты думаешь, она нам поможет? Это же простая горничная.
— Позвольте, принцесса, она прежде всего женщина. Разве не женщина послала бедного Паскалино в Мец? Разве не женщина послала графа де Колиньи в Венгрию? Не женщину ли я видел в доме Гуссейн-паши? Не женщина ли была в Зальцбурге, наконец? Когда одна женщина все запутает, распутать может только другая женщина.
— Пожалуй, ты прав. Действуй.
Но когда Коклико пришел в дом к графине Суассон, ему сообщили, что Брискетта уже не служит у нее.
— Где же она? — спросил он у лакея.
— О, она теперь — знатная дама, на свой лад, конечно.
— Знатная дама? Брискетта?
— Ну да. Ведь она стала актрисой.
В Париже отыскать актрису нетрудно. И хотя Брискетта сменила имя, через час поисков Коклико уже стучался в дверь квартиры госпожи Дюмайль.
Увидев его, Брискетта схватила Коклико за руки и затараторила:
— Как я рада тебя видеть, Коклико! Ты мне напоминаешь о…
Разумеется, последовали воспоминания о прошлом. Оно, впрочем, закончилось настоящим в довольно импозантном изложении:
— … И мой милый Югэ, блестящий капитан, возвращающийся из Венгрии, с лаврами на челе и с надеждой в сердце… Вот счастливец! Ведь двор засыплет его наградами.
— Нет, мой бедный господин — в тюрьме, и если выйдет оттуда, то лишь для того, чтобы лишиться головы, как я думаю.
— Что ты говоришь?!
— Правду, Брискетта… Извините, госпожа…
— Какая госпожа! Я для тебя Брискетта. Но убить Югэ! Нет, я не позволю!
— Я знал, что вас его беда поразит.
— Меня? Да ведь он мне один и дорог на всем свете. Остальные — это шуты несчастные. А. Ерунда… Главное, узнать, где он.
Она расспросила Коклико обо всех деталях, какие он знал.
— Теперь ясно. — сказала она. Это все Шиврю натворил. Но тут ещё есть и женщина.
— Две, Брискетта, две.
— Ах, да, ещё же принцесса Мамьяни. — Брискетта улыбнулась. — Моя соперница, но я её люблю. Она ведь тоже старается ради Югэ. Но я ей докажу, что актриса может быть сильнее принцессы. Сначала я узнаю, где находится мой бедный друг.
— Когда же Брискетта?
— Ну, сегодня или завтра, если не застану у себя судью по уголовным делам.
— Вы знакомы с такой важной персоной?
— Разве актрисы не знакомы со всем светом?
Брискетта позвонила, велела подать портшез и попросила
Коклико прийти к ней завтра в это же время.
Узнав о прибытии госпожи Дюмайль, судья остановил прием знатных лиц — графа, пары маркизов и с десяток дворян пониже — и велел провести её обходным путем в свой кабинет. Почти три четверти часа провела эта госпожа со страшным судьей. Прощаясь и целуя ей ручки, он спросил:
— Это все?
— Совсем не все, я ещё приду. Но вы помните, что обещали?
— Протянуть дело? Ради ваших глазок я вырву несколько дней… Три или четыре.
— Так мало!?
— Но, сударыня, поверьте…
— Мало.
— Да ведь целых четыре дня!
— Нет, шесть
— Пожалуй, шесть.
— Тогда я приду на пятый.
— Нет, лучше днем раньше. Тогда, может, выиграете ещё пару дней.
— Согласна. — Смех актрисы был вовсе не нарочитым.
Но сев в портшез, она задумалась. Дело было настолько серьезным, что у неё было возникли сомнения. Ведь она держала в руках бумаги, служившие доказательствами вины Монтестрюка. Но не для нее. Она-то в них не верила, но как доказать правду судьям? Хот письмо к Лавальер её смущало: оно ей было непонятно. И ей пришла в голову мысль — известить обо всем мадемуазель Монлюсон.
На другой день у неё были Коклико и Угренок, которым она все рассказала. Верные слуги Югэ с ужасом переглянулись. Слова «измена» и «преступление» прозвучали в их ушах погребальным звоном. Заметив это, Брискетта решила настроить их на борьбу.
— Вы, я вижу, так же негодуете, как и я вчера, когда слушала всю эту историю, — заметила она по поводу тех проклятий, которые произносил Коклико, когда в рассказе Брискетты встречались имена Шиврю или Суассон.
— Только, — заметила она, улыбаясь, — я лучше скрывала свои чувства.
— Дайте побраниться, Брискетта, ведь от этого становится легче.
— Мой добрый Коклико, давайте-ка лучше поищем предателя, способного на такие преступления.
Угренок почесал лоб.
— Может, есть средство, — прошептал он, сильно краснея.
— Ты думаешь? Какое же?
