Татьяна Морозова - Черная луна
– Да? – Молчание длилось целую минуту.
Андрей затаил дыхание. А потом увидел, как в зарешеченное окошко заглянул тот, о ком он совсем забыл, – бывший партнер по полю, нападающий…
– Клименко?!
Форвард, с пластырем на всю правую бровь, с синяком на скуле, стоял по ту сторону двери, по ту сторону свободы и жизни, и не мигая смотрел на Андрея.
– Да, пришел в себя, – сказал он кому-то в трубку, которую держал у самого уха. – Сейчас все расскажет. И мы ей позвоним…
Игорь сложил телефон, все так же пристально глядя сквозь решетку на своего вечного соперника. Несколько ударов ногами по скорченному на грязном полу телу – и все. Конец. Правда, Игорь чувствовал, что для него все кончено и так, ведь после случившегося он уже никогда не вернется в нормальную жизнь, тем более – в спорт… Это чувство не вело к раскаянию, напротив – еще больше разжигало ненависть.
Клименко стоял у двери и смотрел на того, кто всегда был на шаг впереди. Он взвешивал.
Каждый успех Андрея прибивал Игоря к земле. Так бывает: если у кого-то вырастают крылья, значит, кто-то другой ушел в землю по колено. Игоря вогнало по самые плечи, один лишь счастливчик-голкипер ничего не замечал. Но чашу чьего-то терпения перевесило, когда Андрей получил травму на последней тренировке перед матчем. Сам голкипер был без претензий, готов признать это случайностью – в футболе может произойти всякое всякое.
Однако после матча в раздевалку влетел взбешенный тренер и, еле сдерживаясь, вызвал Игоря на разговор в свой кабинет. При закрытых дверях Игорь получил обвинение в нанесении вратарю умышленной травмы. Тренер в категоричной форме потребовал уйти. Поскольку он опирался лишь на свое чутье и доказать ничего не смог бы, он предложил Игорю покинуть их по-тихому и с наименьшими потерями – без дисквалификации. Выбора у форварда не оставалось.
– Я за тобой год наблюдаю, все думал – мерещится. Футбол – игра командная, тут нет места вражде. Тебя съела зависть. Ты больше не выйдешь с Андреем на одно поле. Никогда. И мне плевать, что ты будешь делать. Раньше соображать надо было…
Игорь чувствовал себя человеком на горящем мосту: ни правого, ни левого берега уже не достичь…
На столе лежала характеристика психолога, из которой следовало, что Игорь Клименко к дальнейшему участию в команде сборной не подходит по одной простой причине: неадекватен на поле. Бумага перечеркивала всю его спортивную судьбу.
Через час теперь уже бывший форвард по приказу тренера покинул команду навсегда.
Фортуна сделала окончательный выбор. В выигрыше вновь остался голкипер. Несмотря на все старые заслуги форварда перед командой. Его не просто выгнали из сборной – его уничтожили морально… Правда, Игорю удалось с помощью двух-трех намеков в прессе создать слух, будто он перекуплен английским футбольным клубом. Журналисты, как всегда, все додумали сами. В нужном направлении…
– И как я сразу тебя не раскусил, гнида. – Разбитые губы Андрея шевелились с трудом.
– Давай без лирики, – холодно произнес Игорь, – где камень? И где твоя новая подружка? У тебя есть право только на один телефонный звонок…
Игорь открыл дверь ключом и вошел в комнату. Андрей смотрел на него широко открытыми глазами.
– Ну что, фартовый, поговорим? – Зрачки у Игоря сузились до размера спичечной головки.
…Последнее, что запомнил Андрей, – тяжелые, с титановыми пластинами, ботинки. Такие для уличных боев носят скинхеды…
Глава 2
В комнате, куда перетекло сообщество, были занавешены окна, а по стенам стояли одни лишь голые лавки.
Народ расселся довольно плотно. Борису досталось место рядом с бабами. Бабы насупились, сделали плаксивые лица и неожиданно низкими голосами запели. Пение, больше похожее на низкий утробный гул, подхватили все, и мальчик, и Евгений Петрович Конин. Борис смотрел на поющих во все глаза…
Гудение длилось долго, оно набирало странную внутреннюю силу, росло, как ветер, собирающийся стать ураганом. Борис чувствовал: нечто большое растет у него внутри, распирает в желании скинуть с себя старую змеиную кожу – бренную телесную оболочку.
Что-то менялось в нем вместе с разрастающимся человечьим гулом. И вот уже стало казаться, будто стены полутемной комнаты раздвинулись – и слышна река, полощущая волны в крутых берегах, движение рыбы на глубине, качание на воде сплавляемых бревен, трущихся друг о друга. Слышно даже осыпание белого прибрежного песка, шуршание ворон в ягодных кустарниках, едва уловимый гул насекомых на поверхности земли и ниже – в крохотных тоннелях, где они укрываются от змей, ворон и солнца.
– У нас было, на сырой земле, претворилися такие чудеса: растворилися седьмые небеса, сокатилися златые колеса, золотые, еще огненные… – пели бабы.
Ему почудилось: открылся колодец в темный звездный космос, огромная и простая мудрость объединила и уравняла космос с мельчайшей букашкой, копошащейся на лысом бревне, уносимом водами Тобола. Все эти простые люди сейчас имели совершенно нездешнее выражение лиц. Монотонное пение их текло вне времени и вне пространства. Оно длилось целую вечность.
Борис не смел встать и уйти, он даже боялся сделать хоть какое-то движение, чтобы размять затекшие руки и ноги, и чувствовал сейчас больше, чем понимал.
Наконец Борис ущипнул себя вялой рукой – и будто очнулся, стал с любопытством разглядывать поющих. Постепенно их взгляды как бы стекленевали, упирались в одну невидимую точку. Гул нарастал все быстрее и быстрее…
Вдруг раздался сильный хлопок. От резкого звука Бориса дернуло, словно от удара током: это хлопнула дверь и разбилось стекло в оконной раме. У следователя по телу побежали мурашки. Ему явственно показалось, что в комнату вошел кто-то невидимый.
– Дух вошел, дух вошел, – пробежал шепот между бабами.
Тут же медленно, будто в трансе, поднялся один из гудящих мужчин. Довольно косолапо, в неспешном ритме, он стал делать движения, отдаленно напоминающие русскую плясовую. Вслед за ним один за другим начали подниматься остальные. И мужики, и бабы закружились, кто сам по себе, кто – соединившись руками в одном вихре. Лица у всех были мокры от слез. Борис тронул свою щеку – у него, как и у всех, слезы катились градом.
Тут он заметил, что кружащиеся, словно дервиши, танцоры соединяются в общий хоровод, а внутри хоровода закрутился Конин – с бледным отрешенным лицом, вряд ли соображая, что с ним происходит.
К Евгению Петровичу присоединилась баба, которая спрашивала Илюшу о Борисе, когда тот переступил порог дома. Баба завертелась, как заведенная юла. Борису захотелось перекреститься.
– Галки летали, Бога призывали. Галки-хохотуши – спасенные души. Воробьи-пророки – шли по дороге. Нашли они книгу. А что в той книге? Описано тамо – совершая само! – закричали речитативом несуразицу присутствующие.
