Мариена Ранель - Маски сброшены
— Все точно-с.
— Доктор, что это был за яд? — напрямик спросила Елизавета.
— Откуда вам?.. — пробормотал он, несколько растерявшись от её неожиданного вопроса. — Впрочем, думаю, вам нужно это знать. Это был мышьяк.
— И я могла умереть?
— Вполне.
— А как вы узнали, что это было отравление, а не какая-нибудь болезнь?
— Я врач, — просто объяснил доктор Мохин. — И мне приходилось иметь дело с отравлениями. Правда, то были все больше случайные отравления: пищевыми продуктами, лекарствами, сомнительными плодами. С ядами и преступлениями я сталкивался лишь несколько раз. Но эти несколько раз оставили немало впечатлений.
— Примите мою огромную благодарность. Если бы не вы?..
— Благодарите не меня, а тех, кто вовремя забил тревогу. И особенно благодарите своего ангела-хранителя.
— Ангела-хранителя?
— Я имею в виду графа Вольшанского, — объяснил доктор Мохин. — У него оказались обширные познания в области токсикологии. И сии познания пришлись весьма полезны.
— Стало быть, графа Вольшанского? — приятно удивилась Елизавета.
— А я лишь выполнял свой долг. А теперь, позвольте мне выполнить его до конца. Дайте мне вашу руку. Я возьму у вас немного крови.
Больная подала ему свою ослабленную руку. Пока доктор совершал процедуру взятия крови, Елизавета расспрашивала его о своем здоровье.
— Как скоро пойдет мое выздоровление? — поинтересовалась она.
— Все зависит оттого, насколько сильный у вас организм, чтобы противостоять яду, а также насколько хорошо вы будете следовать моим предписаниям.
— Я сделаю все, как вы скажете. Мне необходимо выздороветь как можно скорее!
— А вы шустры, сударыня! — улыбнулся доктор. — Впрочем, это очень даже хорошо. Больной должен стремиться к выздоровлению. В этом случае его выздоровление происходит быстрее. Ну-с, вот и все!
Он туго перебинтовал то место на руке, откуда брал кровь, затем осторожно опустил руку на подушку.
— Что мне следует делать? — спросила Елизавета.
— Ваш организм нуждается в восстановлении. Но поскольку больной организм, а тем более после отравления, плохо способен принимать пищу, то рекомендую вам сон и отдых. Как можно больше времени уделяйте сну. Выходите на свежий воздух, только не с целью совершения поездок, а исключительно для отдыха, и в пределах ваших владений. Старайтесь не переутомлять себя. Пейте больше жидкостей. По возможности — натуральные соки.
— Сделаю все в точности. А эти ужасные пятна на теле? Как быть с ними?
— Не беспокойтесь. С ними вы не останетесь, — заверил он. — Они постепенно пройдут. Я напишу вам состав мази. Пусть ваша девушка закажет её в аптеке. И смазывайте этой мазью те участки кожи, которые имеют пятна, сыпь. Думаю, раза два в день — достаточно.
— Хорошо, доктор.
— Ну-с, сударыня, — заключил он, — поскольку сказал я все, что касаемо вашего выздоровления, то позвольте мне покинуть вас. Все от меня зависящее я уже сделал, остальное — в раках Божьих. А вам советую прямо сейчас приступить к выполнению моих предписаний — немного поспать.
— Хорошо.
— И не беспокойтесь за вашего сына. У всех нас или у многих бывают нервные срывы. Конечно, сие очень неприятно. Но не катастрофично!
— Благодарю вас за все, доктор.
— Скорейшего вам выздоровления, — пожелал он.
Елизавета последовала предписаниям доктора сразу же после его ухода. Она укуталась в одеяло и закрыла глаза. Сон пришел к ней довольно быстро, вопреки перенесенным волнениям, тревогам и беспокойствам, обрушившимся на неё одним за другими. Видимо, ослабленность организма взяла верх над его возбудимостью.
Елизавета проспала несколько часов беспробудным сном и проснулась только вечером. О наступлении вечера её известил легкий полумрак в её покоях. Медленно и лениво она огляделась вокруг. У дверей она заметила стройный силуэт графа Вольшанского, тихими шагами направляющийся к ней.
— Я вас разбудил? — спросил он, заметив, что она не спит. — Простите меня, пожалуйста, Елизавета!
— Вы меня не разбудили, — заверила она.
— Я только хотел взглянуть на вас, воочию убедиться, что вы чувствуете себя лучше, — объяснил он причину своего появления в её покоях.
— Я чувствую себя лучше.
Его присутствие смущало её. Елизавета, как и всякая женщина, для которой внешний вид — превыше всего даже в часы тяжелой болезни и страшных потрясений, испытывала неловкость от своих растрепанных волос, выбившихся из ночного чепчика, от своей жуткой бледности, болезненных кругов под глазами и от своей полуодетости, а Владимир, как и всякий мужчина, не понимал этого. Для него не было ничего важнее здоровья любимой им женщины, которая ещё вчера была между жизнью и смертью. Он готов был преклонить перед ней колени, словно перед божеством, и воздать ей благодарность за то, что она осталась жива, нисколько не обращая внимания ни на её растрепанные волосы, ни на бледность, ни на круги под глазами. Тем более, что в полумраке комнаты этих деталей, представляющих для Елизаветы важность, было не очень-то заметно. Но так уж устроены женщины! Когда они находятся во власти болезни, им кажется, что они лишаются своего главного оружия очарования. Не дай бог влюбленным в них мужчинам увидеть их неприбранными и непривлекательными! Женщины не понимают, что болезнь, как, впрочем, и любая угрожающая жизни опасность, дает им другое, не менее главное оружие значимость для влюбленных в них мужчин. Ибо нет ничего важнее, чем страх потерять любимого человека.
— Вы не возражаете, если я немного посижу подле вас? — вежливым и почти умоляющим голосом произнес Владимир.
Елизавета не ответила ему. Она не знала, что ему ответить, потому как не могла разобраться, чего на самом деле желает: чтобы он ушел или чтобы он остался. Поначалу ей хотелось, чтобы он ушел, дабы его присутствие не смущало её. Но его голос, словно приятный, теплый ручеек, проник в её душу и заставил забыть о нелепом смущении. И тогда ей захотелось, чтобы он остался.
— Простите меня, — произнес Владимир, трактуя её молчание не в свою пользу. — Я все понял. Хорошо, в другой раз. Я удаляюсь.
Он развернулся, чтобы уйти.
— Подождите! — остановила его Елизавета. — Вы можете остаться. Если, конечно, мой жалкий вид не внушает вам неприязни.
— Как вы можете так говорить! — возмутился Владимир, бросив на неё взгляд, полный упрека, обиды и боли.
Полумрак помешал Елизавете четко увидеть этот взгляд, но не помешал почувствовать его. И подобно тому, как несколько минут назад она испытывала смущение и стыд за свой внешний вид, то же смущение и тот же стыд она испытала за свою внутреннюю сущность.
