Марина Алексеева - Пираты Короля-Солнца(ч1-5,по главу19)
А потом поднял голову, улыбнулся и спросил:
– Мама, вы тогда и придумали вашу песню?
– Какую? – спросила Шевретта.
– Вот эту… Вы часто ее напевали. Помните?
Он взял оставленную кем-то лютню и проиграл красивую печальную мелодию.
– Конечно, – улыбнулась она, – В моих записках я написала тебе весь ее текст. ''Колыбельная Заговорщицы… или Мятежницы'', как тебе больше нравится.
– Не будет ли большой настойчивостью с моей стороны…
– Не будет, – усмехнулась Шевретта, – Я спою ее тебе. Ты ведь очень хочешь знать, о чем она?
– О да! Я даже расспрашивал тетушку Диану.
– Вот как? – спросила Шевретта, взъерошив его волосы, – Как ты попал в обитель Дианы?
– Гулял, – вздохнул Рауль.
И Шевретта, которую Диана де Роган уже предупредила об отчаянном намерении племянника, решила пока не поднимать вопрос о Мальтийском Ордене. Аббатисса вытянула из Рауля его тайные намерения, когда они любовались витражами Сен-Дени. Шевретта подумала: ''Это подождет''. Она верила во всемогущего Мишеля, знала о дружеских связях Мишеля с Магистром иоаннитов и была уверена, что Мишель не допустит, чтобы Рауль осуществил свою безумную мечту. И, не расспрашивая сына о подробностях и мотивах его прогулки по столь важному объекту как Сен-Дени, она кивнула ему с легкой улыбкой, которая так украшала ее и делала Шевретту столь загадочной, прелестной и таинственной. Рауль подал ей лютню. И, перебирая струны, она запела свою `'Колыбельную
Заговорщицы'':
Прости, но я покину кровиночку мою,
Прости, но я покину и Францию и сына,
Об этом колыбельную печальную пою…
`'И Францию, и маму'', – подумал повзрослевший сын Заговорщицы.
Усни, сова проснулась в каштановом дупле,
Усни, она зевнула, луною обернулась
В опаловом стекле, в опаловом стекле.
Сокровище Мурано, усни-усни, уже видна
За веткою каштана жемчужная луна,
Жемчужная луна, жемчужная Диана…''*
`'Я это уже слышал'', – подумал Рауль, и, хотя он знал только мелодию, слова показались ему очень знакомыми, словно их подсказывала прапамять крошечного мальчика, каким он был в октябре тридцать четвертого года, когда Шевретта сочиняла ему колыбельную. А потом музыка изменилась, и нежность перешла в отчаяние.
А ты – один, а я – одна,
Во Франции – война!!!
Во Франции война.
Во Франции война…
Прости-прощай, мой мальчуган, прощай и помни: ты – Роган,
А нам Свобода дорога! А нам Свобода дорога!
Чтоб не достался ты врагам, прощай! И помни: ты – Роган,
А нам Свобода дорога…
Теперь Раулю стали понятны загадочные слова Дианы в Сен-Дени: ''Ты – Роган, а мы, Роганы – птицы высокого полета…'' Диана знала эту песню издавна. А из песни слова не выкинешь. И, хотя мамина колыбельная утверждала его принадлежность к знаменитому бретонскому роду Роганов, он мысленно возразил ей теми же словами, что и Диане де Роган в Сен-Дени: ''Я не Роган, я -Бражелон''.
А Шевретта продолжала:
…Усни-усни, уже видна в дупле – сова, в окне – луна,
А сам ты – меньше ножен…
Тут она улыбнулась, ибо за эти годы ее малютка вымахал, и теперь сам тоже улыбается от такого сравнения.
…и воевать не можешь…
Ее рука дрогнула, и мелодия сорвалась…
– Продолжайте, прошу вас,- промолвил Рауль.
…. *''Колыбельная Заговорщицы'' написана в соавторстве с Ниной Рябушкиной /Санкт-Петербург/.
…
`'О, если бы можно было начать сначала, превратить тебя опять в малыша, и чтобы ты держал в руке погремушку вместо мушкета…"
Прощай, мой крошка-дворянин, прощай, ты вырастешь один,
Прощай, разлука впереди, прощай, мне суждено идти
Одной по тайному пути – тебя иначе не спасти.
Усни-усни, уже видна в окне жемчужная луна…
А ты один, а я одна,
Во Франции – война!!!
– Видишь, – сказала Шевретта, снова прервав песню, – И я покидала Францию.
`'Но я – навсегда'', – подумал Рауль.
– И тогда, уезжая в изгнание, – продолжала она, – За границу, я думала, что это навсегда.
Рауль вздохнул – что-то мистическое было в таком совпадении его грустных мыслей и слов матери. Она молча проиграла мелодию без слов.
– А пока был жив Ришелье, мне была закрыта дорога во Францию. Здесь меня ждала смертная казнь. Кардинал не любил проигрывать. А я не хотела умирать. Но предполагала, что за тайную казнь миледи и сорванные нами замыслы Ришелье он сведет счеты с нами, превратив в спектакль казнь мятежницы Шевретты. Отомстив сразу за все одним ударом. И за Алмазные Подвески, и за многое другое. И, быть может, погубит королеву…Я понимаю, сынок, ты бросил вызов королю Людовику XIV, но твои разногласия с королем не приведут тебя на эшафот.
– Могут привести, мама, – печально ответил Бражелон, – Если не на эшафот, то уж в Бастилию наверняка. И, пока царствует Людовик, возможно, мне тоже будет закрыта дорога во Францию. Я не посмел сказать это отцу.
Шевретта растерялась. От Атоса она узнала, что тайна принцев-близнецов стала известна ее мужу и сыну совершенно случайно, и они чудом остались живы благодаря находчивости Д'Артаньяна и самообладанию мнимых испанцев. Все эти новости они обсуждали на бегу, в спешке, в суматохе, когда она так спешила на яхту. Но как тогда понимать слова Рауля об эшафоте?
Что он не посмел сказать отцу? Что он еще успел натворить? То, что не знает Атос? Но и эту тему она пока закрыла, надеясь на их связи и свое влияние на королеву-мать.
– Ты все видишь в мрачном свете, мой дорогой, – сказала она.
Рауль промолчал.
– Во Франции – война, – продолжала Шевретта припев колыбельной.
– К счастью, война не во Франции, – прошептал он.
– Какое мне дело, где война, если ТЫ уезжаешь на эту войну, черт побери!
Рауль опять промолчал, как ни хотела Шевретта вытянуть из него хоть уклончивое обещание. Она тревожно взглянула на сына. Похоже, мальчик всерьез примеряет на себя мантию иоаннита…Этот взгляд, отрешено-отсутствующий, то опустит реснички, то губы сожмет…
`'О, если бы Мишель был рядом, под звуки моей колыбельной он погрузил бы тебя в сон и внушил бы тебе, все, что я скажу…''
Усни, малютка дорогой, а я молю за упокой
Тех, кто погиб за край родной, тех, кто погиб за нас с тобой.
Усни-усни, сова в дупле, усни, развалины в золе,
Усни, безвинные в петле, убитые – в земле…
Рауль старался сдерживать свои чувства, но мамина колыбельная глубоко его взволновала. А на последнем куплете его прищуренные глаза вновь наполнились слезами.
Усни-усни, луна в окне, усни-усни, дома в огне,
И лишь в моем волшебном сне отец твой мчится на коне,
