Марина Алексеева - Пираты Короля-Солнца(ч1-5,по главу19)
– Он самый, – сказал Бофор, – А вы его знаете?
– Встречались не раз, – ответил капитан, – И, полагаю, еще не раз встретимся.
– И мне так кажется, – кивнул герцог де Бофор.
А на палубе `'Короны'' под тентом на своем почетном месте сидит Шевретта, а Рауль – на ковре у ее ног, и она перебирает тонкими пальцами его темные кудри. Но как бы ни хотелось Прекрасной Шевретте просто посидеть со своим дорогим мальчиком и ни о чем не говорить – в такие минуты взгляды и жесты заменяют слова – она сделала волевое усилие и заставила себя обратиться к сыну, сменив ласковый тон на серьезный.
– Рауль… / и тут она запнулась, подумав ''дитя мое'', но никогда прежде герцогиня де Шеврез не обращалась так к виконту де Бражелону – и молниеносно сообразила, что лучше пока обращаться к нему по имени. /
… Рауль, милый, очнись. У нас очень мало времени, а мне нужно сказать тебе очень многое. И все очень важно!
– Да, мама, – все так же тихо ответил виконт, – У нас действительно очень мало времени.
И тут он испугался: его ослепили синие молнии шевреттиных глаз.
– У нас мало времени, – сказал Рауль испуганно, – Я только это хотел сказать вам, матушка.
– И думал ты то же? – спросила она.
Бражелон вздрогнул и опустил голову.
''Я привела бы тебя в чувство, – подумала Шевретта, – Ты уже меня боишься. Отлично, сынок''.
– Я не хочу с тобой ссориться напоследок, – резко сказала она, – Но запомни, мой мальчик, со мной такие номера не проходят! Если ты посмеешь сказать мне, твоей матери, ''Я скоро умру'', ты заработаешь от меня на прощанье не поцелуй, а оплеуху!
– Я этого не говорил, – ответил Рауль все так же тихо.
Этот тихий голос, опущенные глаза, печаль на лице – все это выводило из себя полную жизненной энергии Шевретту.
– По-моему, ты никогда не лжешь?
– Я не солгал вам, матушка. Я этого не говорил.
– Именно это ты, конечно, сказать не помел. Но смысл был такой. Не увиливай!
На этот раз Рауль не стал отворачиваться. Он взял Шевретту за руки и прошептал:
– Матушка, не мучайте меня, пожалуйста.
Теперь слезами наполнились глаза Шевретты. Она заметила резкую перемену в поведении сына. ''Страсть к этой дуре Лавальер затягивает тебя в бездну, из которой нет возврата. Нервы ни к черту не годятся. И с таким настроением – на войну. К чертям собачьим! Пока не поздно, я должна найти слова – а помогут ли слова? И все же, Боже мой, я не из тех, кто сдается. Будем бороться до конца. За тебя, дурачок!''
– Я больше ничего не скажу тебе.
Рауль облегченно вздохнул.
– Но вот ларец. Держи его. Здесь очень важные документы. В верхнем отделении – бумаги, предназначенные господину де Бофору и всему вашему Штабу. Сейчас речь не о них. Во втором отделении пакет. В нем мои записки. Я писала их в разные годы, но начала именно тогда, летом тридцать четвертого, когда родила тебя. Я мечтала, что ты когда-нибудь прочтешь их. Если бы ты не натворил таких дел, возможно, только после моей смерти. Но ты ускорил события, и теперь у меня нет причин скрывать тайну. В пакете, разумеется, копия, если ты соблаговолишь прочесть в часы досуга то, что я…
– Мама! – перебил Рауль, – Я прочту все сегодня же! Не иронизируйте! Если что-то осталось у меня в душе – то это уважение к вам и к отцу.
– Уважение – и только?
– Прибавьте более глубокие чувства. Я не мастер говорить об этом. Если я скажу – любовь, обожание, обожествление – вы будете довольны?
– Я буду довольна, если ты перестанешь быть эгоистом и подумаешь немного не о твоей ребяческой влюбленности, а о нас с отцом! Я буду довольна, если ты прочтешь все, что тут написано. И задумаешься над событиями, о которых я рассказала в этих записках.
Рауль хотел что-то спросить, но Шевретта жестом остановила его. Он замолчал.
– О! Имей терпение, мой мальчик, я отвечу на твои вопросы, но дай договорить. Я ждала этого дня четверть века. Очень смелые, добрые, благородные люди защищали меня и тебя с оружием в руках. Иногда – ценой собственной жизни. Ты был совсем малышом. И кардиналу Ришелье так просто, казалось бы, схватить мятежную герцогиню с ребенком на руках, если бы на пути у гвардейцев кардинала не встали верные друзья. Мои друзья – всадники с белыми перьями. Друзья твоего отца – мушкетеры. Гвардейцы кардинала пытались захватить нас и убить наших друзей. И моих слуг. Филипп де Невиль, отец твоего друга Оливье, граф Патрисио де Санта-Крус, Генрих Д'Орвиль по прозвищу Орсон, Портос… пусть простят меня те, кого я забыла упомянуть. А были многие другие, чьих имен я не знаю.
И Шевретта, вспоминая друзей юности, всадников с белыми перьми, своих погибших вассалов провинции Бретань, и художника Бертрана Куртуа, – всех, кто был тогда с нею, смахивала со щек горячие слезы и пылко говорила своему обожаемому мальчику:
– И если ты, прочтя все эти записки – а я клянусь тебе, что здесь правда – все, до последнего слова – про тебя, про меня, про твоего отца – все же будешь продолжать вынашивать свои преступные замыслы, будешь стремиться избавиться от жизни, которую я тебе, черт возьми, подарила, и ее защищали отважные люди, и они очень хотели жить, но некоторые из них погибли во имя того, чтобы мы с тобой остались живы и не попали в лапы Ришелье. Они защищали ребенка и женщину. Они спасли нас в кровавые годы владычества Красного Герцога. И они, мои друзья, верили, что малыш, лежащий в колыбели, вырастет достойным человеком.
Рауль бережно взял ларец.
– Если и после этого, – сказала она выразительно, – ты не оставишь свою фикс-идею, свою манию… я не знаю, что еще говорить такому человеку! Но я надеюсь на твою совесть, на твою честь, на то, что мы, твои родители – не чужие тебе люди, и ты не захочешь убить и нас! Я не уверена, что ты хоть что-нибудь понял из того, что я тебе сейчас наговорила, Рауль. Но после, даст Бог, поймешь.
Рауль слушал мать внимательно, не перебивая. Он не считал нужным оправдываться и лицемерить. Герцогиня видела его насквозь, она читала в его душе, и, если граф де Ла Фер в общении с сыном придерживался ''бархатного'' стиля, Шевретта выбрала стиль `'железный''. Она решила не нежничать. Она всегда говорила мужчинам все, что придет в голову. Но взглянув в полные слез глаза своего ребенка, она поняла, что все-таки не сможет сказать Раулю все те резкие слова, которые придумывала в дороге, и которые казались ей очень убедительными, умными, благородными. Она струсила и смягчила стиль своей речи. Она не сказала ему все те резкости, которые просились на язык. Она замолчала и стала гладить Рауля по голове. А он вздохнул и уткнулся в ее колени.
А потом поднял голову, улыбнулся и спросил:
