Валерий Дуров - Нерон, или Актер на троне
— Я намеренно дала медленно действующий яд, чтобы никто не мог заподозрить тебя в преступлении.
— Не изворачивайся! Какое тебе дело до того, что скажут обо мне другие?
— Да, но по Юлиеву закону преднамеренное отравление…
— Уж не думаешь ли ты, что я должен бояться Юлиева закона? — задыхался от негодования Нерон.
— Но…
— Никаких но, — отрубил он. — Ты не проведешь меня! Признайся, ты хотела возбудить тревогу у того, кому предназначалось твое зелье и таким образом предупредить его об опасности. А с предателями разговор короток.
— Позволь мне исправить мою ошибку. Дай мне последнюю возможность и ты увидишь — мой яд подействует как удар кинжала. Обещаю тебе.
Нерон внезапно успокоился.
— Хорошо. Но яд ты должна приготовить здесь, в моей спальне, и немедленно. Я буду находиться рядом и следить за тобой.
Когда новая смесь была готова, Нерон испытал ее действие на козленке, но он умер только через пять часов.
Вновь притащили Локусту.
— Это не тот яд, который мне был обещан. Его действие далеко не молниеносное и никак не напоминает удар кинжала.
Трясущаяся от страха старуха перекипятила снадобье еще раз, сделав его предельно концентрированным. Приготовленное зелье испытали на поросенке, который тут же околел.
Нерон послал к Британнику сказать, что вечером ждет его к себе на ужин.
В назначенный час Британник в окружении своих слуг появился на половине Нерона, устроившего небольшую пирушку для узкого семейного круга, на которую, кроме Агриппины и Октавии, были приглашены Бурр, Сенека и несколько друзей Британника. Гостей уже ждали два накрытых стола: один для взрослых участников пира, другой для детей. По заведенному издавна обычаю дети принцепсов располагались со своими сверстниками за отдельным, менее обильным столом.
Вместе с Британником возлежали его друзья, среди которых находился Тит, сын полководца Веспасиана. Как обычно, все кушанья и напитки перед тем, как подать их на стол, пробовал специальный раб. Нарушить заведенное правило, не вызвав при этом подозрения, было невозможно. Но все было учтено заранее и предусмотренная трудность преодолена с исключительной изобретательностью. Перед Британником поставили очень горячее питье. Тот, прежде чем пить, передал его своему рабу, который сделав глоток, возвратил чашу хозяину. Сидящие за столом пили тот же напиток, но Британнику он показался слишком горячим и он попросил его охладить. По его просьбе принесли холодную воду, которую он собственноручно добавил в свое питье, не зная, что в ней уже разведен смертельный яд.
Смерть наступила мгновенно после первого же глотка. Как обещала Локуста, действие отравы было подобно удару кинжала. Британник не успел произнести даже звука.
Сидевшие за столом на мгновение оцепенели. Потом бросились вон из комнаты, другие с ужасом уставились на императора, ожидая его реакции. Нерон продолжал возлежать, словно ничего не произошло. Увидев обращенные на себя взоры, он с невозмутимым видом пояснил:
— Не следует беспокоиться. Это обычный приступ падучей. Брат страдает ею с детства. Вы ведь знаете: это — болезнь семьи. Через несколько минут Британник придет в себя.
Агриппина застыла от страха. "Это конец!" — мелькнуло у нее в голове. Потрясение, испытанное ею в первые минуты, было таким сильным, что она не сразу смогла взять себя в руки. Что до Октавии, то она, несмотря на свой юный возраст, уже научившаяся таить про себя все свои чувства, едва дышала и голоса не подала.
После короткого замешательства застолье продолжалось. Британник принадлежал уже прошлому.
Похоронили его в ту же ночь на Марсовом поле под проливным дождем. Не было ни речей, ни погребальных почестей.
На следующий день Нерон представил в сенат объяснение столь поспешных похорон. Он сослался на древний обычай, запрещавший выставлять на всеобщее обозрение тело безвременно умерших юношей и затягивать погребение пышными церемониями. Оплакивания заслуживает скорее он сам, добавил Нерон, ведь отныне он не может более рассчитывать на помощь брата: теперь у него осталась одна опора — сенат и народ, которые должны сплотиться вокруг него, единственного уцелевшего из когда — то большой, но несчастной семьи.
Потом начался раздел собственности Британника, словно это была добыча, взятая на войне. Обширные поместья и дома покойного поделили между собой Нерон, Сенека и Бурр.
Больше других общественному осуждению подвергся Сенека. Как же так, спрашивали римляне, человек, всенародно выставлявший напоказ свое презрение к деньгам и кичащийся своей непреклонной добродетелью, не колеблясь, принимает дары, добытые преступным путем?
Глава пятая. В опале
Оправившись после двойного удара, нанесенного ей Нероном: отставки Палланта и умерщвления Британника, Агриппина уже открыто объявила о своей войне с сыном. Она не только оплакивала смерть Британника, что многими воспринималось как красноречивое осуждение его убийцы, но демонстративно взяла под свое покровительство глубоко несчастную Октавию, которую, в сущности, сама и обездолила, насильно женив на ней Нерона.
Каждый день императору докладывали о действиях его матери, которая не покладая рук и не жалея сил хлопотала о том, чтобы создать вокруг имени сына неблагоприятное для него общественное мнение: привечала трибунов и центурионов, преданных памяти ее отца Германика, встречалась с сенаторами и представителями старой знати, повсюду, где только могла, лихорадочно добывала деньги, чтобы с их помощью привлечь к себе как можно больше людей.
— Агриппина сколачивает партию, враждебную императору, и уже приискивает вождя, — шептались во дворце.
Наконец Нерон решил пресечь эти толки и наказать мать. Полагая, что для нее, женщины гордой, нет ничего хуже публичного унижения, он распорядился лишить ее всех почестей, которые ей были предписаны после смерти Клавдия. И вот ее больше не сопровождают на улицах ликторы, удаляются преторианцы, выделенные для охраны ее покоев, отбираются германцы, приставленные к ней сенатом в качестве телохранителей.
Всем этим Нерон хотел показать, что отныне его мать перестала быть императрицей и перешла в разряд обычных людей. Кроме того, он отказал ей в дворцовых апартаментах, вынудив ее перебраться в дом бабки Антонии, который находился тут же на Палатине. Так в возрасте сорока лет Агриппина вернулась в дом, где прошло ее детство.
Вокруг опальной Агриппины тотчас образовалась пустота. Редко кто отваживался появляться в ее жилище. "Немало было таких, — пишет Дион Кассий, — кто, видя ее лишенной личной охраны, начал принимать тысячу мер предосторожности, избегая даже случайной встречи с ней на улице. А если кто — то все же попадался ей на глаза, то и он пробегал мимо, старательно уклоняясь от разговора с ней". Друзья и подруги, недавно толпой теснившиеся вокруг Агриппины, разом оставили ее. Комментируя эту ситуацию, Тацит, как всегда, предельно пессимистичен: "Среди дел человеческих нет ничего более шаткого и преходящего, чем обаяние не опирающегося на собственную силу могущества. У порога Агриппины сразу стало безлюдно: никто не являлся к, ней с утешениями, никто не приходил проведать ее кроме нескольких женщин, побуждаемых к этому, быть может, любовью, а быть может, и ненавистью".
