Сергей Хачиров - Ксанское ущелье
— Да-да, — подтвердил и Васо. — Не думай, что здесь лучше. Здесь тоже в любой час поджидает смерть.
— Чего ты меня пугаешь, Васо? Так и так умирать. Не ушел бы — в тюрьме бы сгноили. А здесь, глядишь, и от меня прок будет…
— Развяжите его, — сказал Васо.
Тембол кинжалом перерезал веревку, и Батако стал сжимать и разжимать затекшие пальцы.
— Ты пойми, Батако, мы не только за свои дворы, не только за своих детей деремся. Мы дали клятву всех богатеев, кто чужим горбом богатство наживал, разорить. Всех. И до тебя бы добрались. Ты же двух работников держишь!
— А кто их не держит, если деньги есть?
— Вот видишь… Не понимаешь ты нашей цели.
— Ну, нельзя так нельзя. Отпущу я их на все четыре стороны!
— Мало этого, Батако. Мало. Только, вижу, не понять тебе сразу, во имя чего мы здесь… Габила, разреши, я возьму его с собой…
— Смотри, Васо, тебе видней. Не я — ты с ним рядом жил.
— Бери, Батако, этих двух, — Васо кивнул на двух навьюченных лошадей. — За мной пойдешь. Ольга, ты за ним. Трогаемся.
Ольга расцеловалась с братом. Васо пожал новым друзьям руки.
— Подожди, Васо, — сказал Габила. — Все-таки не дело идти вам вдвоем с такой поклажей. Возьми с собой… хотя бы Иласа. Ты знаешь, у него и глаз верный, и винтовка осечек не знает.
— Спасибо, Габила.
— Пожалуй, и я с ними отправлюсь, — нахлобучил шапку Майсурадзе, деловито пересчитывая патроны. — От них поближе до Антона. Да и не помешаю в дороге, если что.
— Тембол! Коня товарищу Майсурадзе, — распорядился Габила.
Глава тринадцатая
В полночь пятеро всадников остановились в лесу, невдалеке от аула Цубен. Ольга и Илас неслышно скользнули с коней.
— Мы недолго, Васо. Не тревожься.
Не хотелось Васо отпускать жену в темный, настороженный аул. Но как было возражать, если, уходя в долгий путь, в неизвестность, где каждый день и час ее могла подстеречь жандармская шашка или пуля, Ольга хотела попрощаться с родителями? Если хотела обрадовать их вестью, что наконец-то нашла свое счастье?
Ночь была сумрачной; луна одиноко пробиралась сквозь завесу густых облаков, надолго скрываясь за ними.
Побрехивали аульные псы, перекликаясь от скуки. Ни в одной сакле не видно огня. Затаился прежде шумный, долго не стихавший по ночам Цубен.
Близость дома наполнила сердце Ольги дотоле неведомой ей сладкой грустью. До сих пор не верилось, что сбылись ее ожидания. И вновь и вновь вспоминала она, как еще каких-нибудь год-два назад безмятежно гуляла она по этим полянам, мимо этих немолчно гудящих водопадов и тихо нашептывающих лесные тайны родников и спрашивала их: не видали ли ее возлюбленного? Не ступал ли тут его длинногривый конь?
Наклоняясь к прозрачному роднику, зачерпнув в горячую ладонь его чистой, как слеза, воды, обжигающей холодом пальцы, она спрашивала: не спешивался ли тут утолить жажду ее возлюбленный? Не шептал ли ее имя?
Юность! Безмятежная девичья пора! Вот ты уже и позади… Жалко ли ей своей свободы?
Нет, искренне говорила себе Ольга. Не жалко. Она с любимым, который выбрал ту же беспокойную дорогу, тот же путь борьбы и опасностей.
«Гыцци! Милая моя, родная! — скажет она сейчас матери. — Счастливее твоей дочери нет никого на свете!» Только бы на миг увидеть ее! Только бы сказать успокоительные, дочерние слова, а там можно снова долгие дни и ночи трястись в седле тайными тропами, вжиматься телом в расщелины, уберегая себя от пули врага.
Васо бы ни за что не отпустил Ольгу одну в аул. Но если не дать ей повидаться с родными сейчас, когда еще представится такая возможность?
— Я с тобой, — шепнул он жене.
— С ума сошел, — повела та глазами в сторону Батако. — С нами представитель центра. Мы с тобой за него головой отвечаем.
«Действительно, — подумал Васо. — Откуда Батако стала известна дорога к лагерю Габилы? Как вообще он очутился в тех местах? Коли уж взял его на свою голову в отряд, сам за ним и должен присматривать, чтобы не было худого. Газета газетой, а своих бы, аульных, порасспросить, как там дело было».
— Хорошо, я остаюсь, — сказал Васо, беря повод ее коня. — Будьте осторожнее, не всполошите собак…
— Не всполошим, — улыбнулась Ольга. — Не забыли они еще нас. Верно, Илас? Пошли…
Шаг, другой, и их силуэты растворились в темноте.
2Сакли тетушки Техон и Хачировых стояли рядом.
Едва ли не на ощупь зная каждую дыру в плетнях, каждый уступ каменистой тропинки, Ольга и Илас неслышно приблизились к родному порогу.
Аул спал. Никого. В сумеречном свете луны блестела роса на крышах.
От волнения гулко стучали сердца.
Илас шел первым, и Ольга, задержавшись у калитки, видела, как он слегка надавил дверь плечом. Заперто!
«Вот незадача! — посочувствовала Ольга, зная, что их-то дверь наверняка открыта: Габила приучил никого не бояться. — Конечно, женщине одной страшновато», — мимолетно подумала она, оправдывая тетушку Техон. И тут заскулили, почуяв своих, собаки.
«Тихо, тихо, Тескол, тихо», — прошелестел голос Иласа, и юноша перегнулся через низкий плетень, чтобы постучать в оконце сакли.
Ольга на мгновение не поверила своим глазам, но ей не померещилось: с обеих сторон сакли Техон, загораживая Иласу путь к отступлению, показались темные силуэты.
Не замечая их, Илас осторожно стучал.
— Руки вверх, паршивец абрек!
Отпрянув от окна, Илас выхватил шашку. Не размышляя, Ольга вскинула карабин, целясь в ближнего из нападавших. Короткое пламя выстрела молнией высветило белое лицо Иласа и опрокидывающегося навзничь человека в черной жандармской шинели.
— Илас, беги! — крикнула Ольга отчаянно. — Беги!
Стрелять она не могла: гибкая фигурка товарища металась прямо перед стволом — Илас отчаянно нападал на жандарма.
— Беги-и! — крикнула она снова, потому что дверь сакли распахнулась и еще один жандарм, выхватывая шашку, хотел вступить в схватку.
Ее выстрел настиг жандарма у порога. Испугавшись, что и его может постичь та же участь, жандарм, дравшийся с Иласом, юркнул за угол сакли.
— Уходим, Илас! Уходи-и-им!
Юноша с обнаженной шашкой махнул через низкий плетень. В тени сакли, низко пригнувшись, бежала и Ольга.
«Скорей, Илас! Скорей, миленький!» — молила она его в душе, оглядываясь на угол сакли, за которым скрылся третий жандарм.
— Ну покажись же, проклятый, на мгновение! Ну покажись! — шептала она в исступлении. — Покажись, и я вгоню в твой лоб пулю, а потом будь что будет.
Но тут во дворе Хачировых кто-то громко, не таясь, скомандовал: «Отрежьте ему дорогу», и она увидела, как перед Иласом опять выросли двое.
