Мишель Бенуа - Тайна третьего апостола
И снова, как когда-то, Иоханан опустился на колени перед своим аббу, взял его руки в свои:
— Если так, отец, напиши послание для нас, твоих учеников. Я его припрячу в надежном месте, пока это еще возможно: иерусалимские евреи хоть и объяты фанатическим пылом, долго не продержатся. Напиши правду об Иисусе, а чтобы никто не смог ее извратить, открой и то, что тебе ведомо о его могиле. Не той, иерусалимской, что опустела, а настоящей, в пустыне, где покоится его прах.
Теперь в Пеллу со всех концов стекались беженцы. Сидя у перистиля, старик смотрел на долину. На противоположном берегу Иордана уже можно было разглядеть столбы дыма над горящими фермами.
Это дело рук грабителей, всегда идущих вслед за наступающей армией. Это был конец. Настала пора послать весть грядущим поколениям.
Решительно усевшись за стол, он взял лист пергамента и начал писать: «Я, возлюбленный ученик Иисуса, обращаюсь ко всем церквам…»
На следующий день, когда Иоханан уже седлал мула, он подошел к нему:
— Если тебе удастся выбраться, попробуй передать это послание иерусалимским и сирийским назореям.
— А как же ты?
— Я останусь в Пелле до последнего. Если римляне подойдут совсем близко, поведу своих назореев на юг. Когда возвратишься, ступай прямиком в Кумран, там тебе скажут, где меня искать. Береги себя, сын.
С комом в горле, молча он протянул Иоханану полую камышину, которую молодой человек тотчас засунул за пояс. Внутри был спрятан простой листок пергамента, скрученный и крепко перевязанный льняной тесьмой.
Послание тринадцатого апостола потомкам.
41
Миновав сначала Виллу Дориа-Памфили, отец Нил свернул на виа Салариа Антика, зажатую между каменными стенами. Ему нравились неровные мостовые старых имперских дорог, чьи плиты явно сохранились еще со времен Древнего Рима. В студенческие годы он увлеченно изучал этот город, Mater Praecipua — Мать всех народов. Отец Нил вышел на виа Аурелиа, что приводит к Ватикану, к этому городу-государству внутри Рима, но не со стороны центрального входа, а с противоположной. Без колебаний он направился к зданию Конгрегации вероучения.
Секретариат по связям с евреями находился в пристройке со стороны базилики Святого Петра. Отцу Нилу пришлось карабкаться на четвертый этаж, под самую кровлю, чтобы попасть в коридор с нишами в стенах — там располагались кабинеты минутантов.
«Монсеньор Ремберт Лиланд (орден Святого Бенедикта)». Монах негромко постучал.
— Нил! Как я рад тебя видеть! (Ремберт даже повторил это по-английски: «God bless, so good to see you!»)
Его крошечный кабинет отделялся от соседних простой перегородкой. Места здесь хватало только на то, чтобы пробраться к единственному стулу, стоящему напротив до странности пустого стола. Заметив удивление друга, Лиланд смущенно улыбнулся:
— Я всего лишь скромный минутант незначительного секретариата… На самом деле я работаю в основном у себя, здесь мне едва хватает воздуха, чтобы не задохнуться.
— И на это ты поменял равнины родного Кентукки!
На лицо американца набежала тень:
— Я здесь в ссылке, Нил. За то, что громко говорил то, о чем многие думают, но помалкивают…
Отец Нил с нежностью разглядывал его:
— Ты все такой же, Ремби.
Учась в Риме как раз после вселенского собора, они разделяли надежды всей молодежи, верившей в обновление церкви и общества. Эти иллюзий, давно унесенные ветром, оставили в них свой след.
— Ты ошибаешься, Нил. Я очень изменился, больше даже, чем сумел бы высказать. Я уж не тот. Но ты-то как? В прошлом месяце было сообщение о страшной смерти одного из ваших монахов, он еще ехал в Римском экспрессе… Поговаривали о самоубийстве. А теперь ты вдруг приезжаешь сюда, хоть я об этом не просил. Что происходит, друг?
— Я хорошо знал отца Андрея, он не из тех, кто кончает с собой. Напротив, он был страстно увлечен исследованиями, которые мы с ним вели уже несколько лет, хоть и не вдвоем, но параллельно. Он обнаружил нечто такое, о чем не хотел — или не мог — откровенно рассказать мне, но у меня создалось впечатление, что он направлял меня, подталкивал, желая, чтобы я пришел к тому же самостоятельно. На официальное опознание тела пришлось поехать именно мне, и я обнаружил зажатую у него в кулаке записочку, которую он написал перед самой смертью. Андрей там перечислил четыре пункта, насчет которых собирался поговорить со мной по возвращении. Предсмертные письма самоубийц пишутся не так — та записка служила доказательством, что у него были планы на будущее и он собирался привлечь меня к своей работе. Я никому эту записку не показывал, но у меня ее украли из кельи — понятия не имею кто.
— Украли?
— Да, и это еще не все. У меня также пропали некоторые из моих заметок.
— А расследование причин смерти отца Андрея? О нем что-нибудь сообщали?
— В местной газетке появилась короткая заметка о несчастном случае со смертельным исходом, да в «Ла Круа» — обычное уведомление о кончине. Никаких других газет мы не получаем, радио не слушаем и телевизора не смотрим — нашим монахам ведомо лишь то, о чем отец настоятель сочтет нужным возвестить на капитуле. Жандарм, обнаруживший тело, сказал, что речь идет об убийстве, но его отстранили от расследования.
— Убийство?!
— Да, Ремби. У меня это тоже никак в голове не укладывается. Но я хочу знать, что произошло, почему умер мой друг. Его последняя мысль была обращена ко мне, и теперь у меня такое чувство, будто мне что-то завещано и я обязан это сделать. Последняя воля умершего священна, особенно когда это такой человек, как отец Андрей.
Отбросив появившиеся было в начале сомнения, отец Нил рассказал другу об исследовании текста Евангелия от святого Иоанна и об обнаруженном им возлюбленном ученике. Он описал их частые беседы с отцом Андреем, упомянул и о его странном поведении в Жерминьи, и о фрагменте коптской рукописи, найденном под обложкой его последней работы.
Лиланд слушал, не прерывая.
— Нил, я никогда ничего не умел, ни в чем не разбирался, кроме музыки. Ну и, само собой, информатики — в пределах работы с манускриптами, которые изучаю. Но я не понимаю, каким образом ученые занятия могут спровоцировать столь драматические события и вызвать у тебя такую тревогу.
О просьбе кардинала-префекта он при этом осмотрительно умолчал.
— Отец Андрей непрестанно, хоть и в завуалированной форме, намекал, что наши исследования имеют особую важность, но суть ее от меня пока ускользает. Я как будто вижу перед собой нити гобелена, не зная узора канвы. Но теперь, Ремберт, я решил идти до конца: я хочу понять, почему погиб отец Андрей, и хочу раскрыть тайну, над разгадкой которой я бьюсь годами.
