Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин
– Я представил вас к награде «Железным крестом» второй степени, – сообщил Эверс.
– Очень благодарен, господин генерал. Я сегодня же напишу об этом Бертгольду. Я уверен, что он будет также благодарен вам за заботу обо мне.
Этот ответ был приятен генералу.
– Передайте оберсту искренний поклон от меня, – попросил он.
– Герр генерал, разрешите мне обратиться к вам с одной просьбой.
– Пожалуйста.
– Здесь в вестибюле находится солдат, которого направляют на Восточный фронт по рапорту обер-лейтенанта Фельднера. Я не хотел бы говорить об этом, но, уверяю вас, – обер-лейтенант поступил несправедливо, особенно если учесть, что солдат этот очень слаб физически и что два его брата сложили головы на Восточном фронте. А мне нужен денщик. Я прошу, господин генерал, разрешить мне взять его в денщики.
– И это всё? – генерал был даже немного разочарован, что не может сделать чего-нибудь большего для офицера, так отличившегося.
Взяв из рук Генриха документы Курта, генерал перечеркнул на одной из бумаг свою старую резолюцию и сверху крупным почерком написал: «Оставить при штабе как денщика лейтенанта барона фон Гольдринга».
– Очень благодарен, герр генерал! А теперь, когда вы так быстро исполнили мою первую просьбу, разрешите обратиться к вам со второй…
– Возможно, выполню и эту! – улыбнулся Эверс.
– Тогда я попрошу принять от меня десять бутылок шампанского, старого французского шампанского, которое я разыскал в Лионе специально для вас. Как-то гауптман Лютц сказал мне, что вы любите хорошее шампанское.
Эверс рассмеялся.
– Эту вашу просьбу я выполню ещё с большей охотой, чем первую.
– Разрешите идти? – спросил Генрих.
– Можете идти. Только сегодня же подайте рапорт о предоставлении вам недельного отпуска по семейным обстоятельствам.
– О! Бесконечно благодарен, герр генерал. Об этом я давно мечтал, но просить не решался.
Когда Генрих спустился вниз, Курт Шмидт вскочил со скамьи и, забыв о субординации, бросился к лейтенанту.
– Ну, Курт, – сказал Генрих, – теперь вы мой денщик.
Радость, осветившая лицо молодого солдата, невольно передалась и Генриху. Он с ласковой улыбкой поглядывал на этого юношу в солдатской шинели, который с такой силой сжимал свою пилотку, словно старался вдавить её в собственные ладони.
– Я не знаю, чем смогу отблагодарить вас, герр лейтенант! – со слезами на глазах и с пылающими щеками тихо прошептал Курт Шмидт, не сводя с лейтенанта благодарных глаз.
– Отблагодаришь хорошим выполнением своих обязанностей, – ответил Генрих. – А сейчас найди моего нынешнего денщика, Фрица Зеллера; он тебе всё покажет и вообще введёт в курс дела. Узнай в штабе, где ты будешь жить, и приходи в гостиницу «Темпль», напротив штаба.
Генрих направился в гостиницу, но на полпути его нагнал штабной писарь.
– Вам письмо, господин лейтенант.
Гольдринг небрежно сунул его в карман и только в номере увидел, что письмо от Бертгольда.
«Мой мальчик, – писал тот, – я скучаю по тебе, как по родному сыну. Долго не писал тебе – было много дел. Сейчас я работаю при штаб-квартире руководителем одного из отделов. Три дня назад мне присвоили звание генерал-майора (группенфюрера), забрать тебя к себе сейчас нет возможности, но она представится, и я использую её. Фрау Эльза и твоя сестра Лора очень хотят повидать тебя и требуют, чтобы я попросил твоего генерала дать тебе отпуск. Надеюсь, что мой друг герр Эверс сделает это для меня. Напиши мне, если он откажет. Вообще ты бы мог писать чаще.
Твой Вильгельм Бертгольд».
Дочитав письмо, Генрих быстро разделся и бросился в постель. Только теперь он почувствовал, как устал. И не только потому, что ночь в Шамбери потребовала огромного нервного напряжения. Вот и сегодня! Ему нужно быть беззаботным и весёлым; а лионские газеты заполнены корреспонденциями, фото и сообщениями с Восточного фронта – началось большое наступление гитлеровских полчищ и, как твердят газеты, развивается безостановочно, неудержимо. Правда, надо сделать скидку на всем известные геббельсовские преувеличения, но всё же частичка правды в этих сведениях, наверно, есть. Итак, гитлеровцы наступают! С каким бы наслаждением он бросил всё это и, одевшись в обычную шинель красноармейца, взял в руки автомат! Читать победоносные сводки с фронта и делать вид, что эти сводки радуют тебя. Пить за победу, когда так хочется выхватить из кобуры пистолет и разрядить его в тех, с кем сидишь за столом. Но так ему приказано. Надо играть роль дальше… и ждать.
Верно, никто из людей так остро не ощущал, какое это страшное слово «ждать».
Человек едет в поезде, очень спешит, ему кажется, что дорога скучна, а поезд идёт слишком медленно, и он был бы рад оказаться сейчас в том месте, куда так спешит, даже согласившись укоротить свою жизнь на несколько часов, которые нужно затратить на дорогу.
Юноша пришёл на свидание. Девушки нет, она опаздывает. С какой бы радостью влюблённый сократил свою жизнь на эти минуты тяжёлой неуверенности и ожидания!
Если б судьба была послушной и подчинялась воле людей, жизнь многих была бы значительно короче. Люди сами укорачивали бы свой век, чтобы поскорее достичь цели, чтобы избавиться от минут, часов, дней нестерпимого ожидания.
А Генрих, не колеблясь, отдал бы половину жизни, чтобы очутиться сейчас на родине!..
Что за глупости у него в голове! – «Если б судьба была послушной». Мы должны заставить её служить себе!
А для этого надо не философствовать, а бороться, беречь каждую минуту, а если нужно – и ждать, ждать, стиснув зубы, беззаботно ходить по краю пропасти, в которую можно свалиться ежеминутно. Вот и сейчас могут войти к нему в комнату, и всё будет кончено.
И всё же ему не так трудно, как тем, кто работает поблизости, в Сен-Реми, под землёй. Он, Генрих, если будет осторожен, увидит светлый день победы. Ведь всё зависит от него самого, от его смелости, ловкости, умения. А что могут сделать для своего спасения русские, французы, чехи, поляки, брошенные в подземелье, лишённые надежды когда-либо увидеть солнце, подышать свежим воздухом, полюбоваться красотой мира, вернуться на родину и встретиться с родными, близкими, друзьями?
И они ещё должны работать на врага, вооружать его новыми миномётами, ещё более смертоносными минами, хотя каждый миномёт – это приближение собственной смерти. Страшной смерти всех тех, кто брошен в подземелье.
Лютц тогда так удачно проговорился о существовании этого подземного завода. Вот за то, чтобы не было таких лагерей смерти, Генрих и должен бороться. Нет. Он не имеет права на усталость и отдых. Он не имеет права чувствовать, что у него есть нервы. Ибо каждое выполненное им задание приближает час победы. Это месть за всех тех, кого, может быть, именно в эту минуту, когда он лежит и отдыхает, сжигают в крематории.
