Улыбка гения - Софронов Вячеслав

— Но ведь остался, — погладила его по кудрям сестра, — и всех нас еще переживешь. А то, что Физа твоя в делах неопытна, не беда. У нее ты опора, а ты из любого самого-пресамого трудного положения всегда выход найдешь. Я помню, как ты мальчишкой…　

— Ой, не начинай, — отмахнулся он, — чего воду в ступе толочь. Ты уж сколько раз мне о том рассказывала, все наизусть помню. Слушай, если ты в затруднительном положении по поводу денег, чтоб на воды поехать, скажи. Я, как до столицы доберусь, должен со своего заказчика изрядную сумму получить, вышлю, сколько потребуется. Не стесняйся, свои люди как никак, только скажи…

— Ничего не надо, — твердо ответила Ольга. — Мне всегда есть у кого занять денег. Но я же тебе сказала, ехать не желаю. Ничего это не даст. К тому же тебе деньги на обустройство самому нужны. Представляю, сколько нынче приходится тратить в столице. А твои опыты? Ты же все покупаешь за свой счет, считая это своим долгом…　

— Да, приходится, иначе вряд ли дождешься, когда наше начальство вспомнит, что наука на чистом месте произрастать, как в поле цветок, не способна.　

— Ой, а вот теперь тебе действительно пора, а то опоздаешь, — спохватилась она, — извини, что своими бабьими разговорами не дала тебе ничего рассказать. Давай, я тебя провожу, предложила она.　

— И не вздумай. Весь мой багаж уже на вокзале, а на улице нынче сыро, ни к чему тебе лишний раз выходить, лучше оставайся…　

Когда он, попрощавшись, ушел, она долго смотрела окно вслед ему, а потом достала спрятанное среди других бумаг на столе письмо, поднесла его к груди и навзрыд заплакала:　

— Димочка, извини, но никак не могла сказать тебе о том… Жалко бедную дочку твою, но все в руках Создателя нашего. — Она подошла к висящей в углу иконе и стала горячо молиться.

Глава шестая

Когда Дмитрий наконец добрался до дома, то был удивлен и вместе с тем озабочен, что Феозва даже не вышла его встречать, оставаясь при закрытых дверях в спальне. Он несколько раз дернул за ручку, постучал, попробовал позвать ее, но она не откликалась. Он не знал, что и думать, но дурные предчувствия вспыхнули в нем с новой силой. Навалившись, он высадил дверь и ворвался в спальню. Жена в черном траурном наряде лежала на кровати с закрытыми глазами. Сразу подумал о плохом. Она же грозилась перед его отъездом наложить на себя руки. Неужели решилась?! Он кинулся к ней, но, коснувшись, понял, живая, хотя и дышит очень тяжело.

— Где Машутка? — взревел он на весь дом. — Что с ней? Жива или нет? Ответь, почему ты ничего мне не писала… — Он схватил жену и принялся ее трясти изо всех сил. Та, испугавшись, громко закричала, вбежала горничная, причем новая, не знакомая ему, и от вида происходящего тоже закричала, выбежала вон, хлопнув дверью.　

— Дима, милый Димочка, зачем ты меня бросил, я… я… я ничего не могла сделать, я не виновата. Не знаю, что случилось, но Машеньки больше нет. Прости меня, если можешь…　

— А-а-а… — взревел он, словно раненый зверь, и схватился обеими руками за голову, начал бегать по спальне от одной стены к другой.　

Феозва, еще сильнее испугавшись его очередного приступа, закрылась подушкой и горько рыдала. В этот момент горничная ввела полицейского, который испуганно застыл на пороге спальни, не зная, как поступить.　

— Пошел вон отсюда! — заорал во весь голос Менделеев и, растопырив руки, двинулся на него, не отдавая отчета, что он делает.　

На его счастье, полицейский пробкой выскочил вон, а Менделеев, не снимая одежды, прошел к себе в кабинет, где упал на диван и так пролежал до темноты. Феозва не рискнула зайти к нему, а горничная вообще сбежала из дома, ничего не сказав. Так он пролежал в кабинете до самого утра, не зажигая свечи, и лишь огонек папиросы говорил о том, что он не спит.　

На другой день, ближе к обеду, Феозва несколько раз заглядывала к нему, но не осмеливалась заговорить, а вскоре и сама слегла с сильным нервным расстройством. Только после этого Дмитрий пришел в себя, вызвал знакомого медика, тот осмотрел его супругу и посоветовал отправить ее на лечение за границу. Но Дмитрия интересовал другой вопрос:　

— Она сможет еще родить детей? — спросил он настойчиво.　

Доктор ответил утвердительно, не найдя причин, которые бы могли этому препятствовать. И лишь тогда Менделеев робко улыбнулся и поблагодарил доктора. Когда Феозва немного пришла в себя, они оба отправились на кладбище, где уселись на скамеечку рядом с могилкой их первого младенца, и Феозва робко проговорила:　

— Знаешь, я ведь только на минуточку от нее отошла, чтоб платок водой из пруда смочить, где мы гуляли. В тот день жарко очень было. А тут мимо два каких-то молодых человека неторопливо так идут, по сторонам поглядывают. Оба в черном, худые такие и говорят вроде на нашем языке, но о чем, не понимаю. Они только ненадолго остановились возле нашей девочки, когда я к пруду спускалась, а потом дальше все так же спокойно пошли. Если бы побежали, я бы закричала, а то ведь они шли, как ни в чем не бывало…　

И дальше что? — поторопил ее Дмитрий.　

— Подхожу, а она не дышит. — И Феозва вновь зарыдала, прижав к глазам платочек и привалившись всем телом к мужу.　

— А раньше ты их не видела? — спросил он ее настороженно. — К нам в дом они не приходили?　

— Да вроде были как-то… Весной этой… Мне не до них было тогда, но очень похожи. Они еще тебя спросили, но тогда точно по-русски говорили…　

«Поляки, как есть поляки, — обожгла вдруг Дмитрия мысль, — не зря они грозились отомстить, если я не соглашусь помочь им со взрывчатыми веществами. Ведь какие подлецы! Неужели у них на дитя малое рука поднялась?! Что ж они тогда с прочими людьми сделать могут? Что для них жизнь чужая? Всех, кто не с ними, готовы взорвать к чертовой матери и самим Россией править… Только не фига у вас не выйдет, не той породы…»　

Но Феозве этого говорить он не стал, лишь спросил, не видела ли она еще чего подозрительного.

— Ты только не смейся, мне, верно, показалось это, — смущенно проговорила она.　

— Говори, что еще…　

— Когда я платочек свой в воду опустила, то вдруг рядом со мной… Нет, ты не поверишь…

— Говори!　

— Русалка из воды вынырнула подле меня и хвостом своим так несколько раз ударила по воде, аж круги пошли… Словно знак какой подавала. — Она смущенно глянула на мужа. — Может, я от горя с ума сошла, скажи, Дмитрий Иванович…　

— Бывает, — ответил он, — забудь. — И тяжело вздохнул, вспомнив, что видел русалочий хвост, когда плыл по Волге, но значения тому не придал, приняв за огромную рыбину. Но жене о том говорить не стал, чтоб лишний раз ее не расстраивать. И опять же вспомнились ее слова после рождения дочери, когда она не хотела называть ее Марией в честь покойной матери Дмитрия, ссылаясь, будто ту дразнили русалкой.　

«Бабьи причуды», — решил он, но слова Феозвы не выходили у него из головы.　

Потом, еще чуть посидев молча, он положил букетик полевых цветов на могилку дочурки и бережно под локоток повел жену обратно домой.　

Едва оправившись от известия о смерти своего первенца, Менделеев отправился в контору Кокорева, чтоб получить остальную часть причитающейся ему суммы за поездку на нефтяные прииски. Но она оказалась гораздо меньше, чем он на то рассчитывал. Не сдержавшись, высказал кассиру свое недовольство вслух и поинтересовался у него, отчего ему выдана не вся обещанная сумма. В ответ кассир, пряча глаза, ответил, что хозяин велел произвести вычет за кормежку и испорченное на приисках оборудование.　

— Какое еще оборудование? — схватил его за грудки Менделеев. — Притырил, поди! Душу вон вытрясу, отвечай, подлец этакий…　

— Не могу знать, — отвечал тот, — Василий Александрович записку прислали, сколько вам выдать, а сколько удержать с вас. Вы у него спросите, когда вернется. А мое дело — выдать, что велено…　

— Все вы одним миром мазаны, ноги моей больше здесь не будет. Знал бы, как дело обернется, ни за какие коврижки связываться с ним не стал, — продолжал он неистовствовать, хотя понимал, купец есть купец, у него на все свои резоны и спорить с ним себе дороже. — Да ладно, зато наука мне, как с такими людьми дело иметь… — рассуждал он, выйдя из конторы Кокорева.