Охотники за курганами - Дегтярев Владимир
Полоччио дрожащей рукой положил фигурку оленя на правый бок. Получилось. Фигурка точно легла на синюю краску карты, обозначающую водоемы и реки. Золотой олень лег, накрыв собою все озеро. Две прямые задние ноги оленя были как бы реками, втекающими в озеро. Рога оленя — большим и узким озерным заливом. А передняя правая нога своим раздвоенным копытцем как раз ложилась на точку карты, которая показывала место, откуда из Алтынколя вытекала река, впадающая в очень большую реку с названием Ас
(Ов
— на латинице).
Там, по всем приметам, и должны быть спрятаны неисчислимые богатства этой огромной и фактически ничьей страны.
Полоччио, отчего-то с ревностью прожженного авантюриста, вдруг зло подумал о сильных, но подлых мозгах своих хозяев — иезуитов. Он резко пнул дверь, сорвав внутренний запор. Крикнул в узкий коридор:
— Вина!
Когда немой франк принес горячего вина, Полоччио стал огромными глотками пить приятную темную жидкость. А между глотками говорил немому слуге:
—
А кто считал — сколько там золота? Сколько серебра? Сколько драгоценных камней? А кто все это богатство станет делить? Я! Я стану делить! Я стану решать — что отдать Церкви, что оставить себе, а что — отдать рабам, идущим со мной! Тебе, безъязыкая франкская скотина, я куплю кабак в центре Парижа! Живи тогда и радуйся звону монет! Говорить, конечно, хорошо, но раз ты можешь только слышать — и за это молись мне! А потом — своим богам! Иди и грей еще вина!
Когда Полоччио с недопитым бокалом вернулся в кабинет, плотно прикрыв дверь, немой франк, направляясь на кухню, быстро, но не совсем внятно, со злой гримасой на лице прошепелил: «Порка бамбиссимо!»
Ибо был он не франк, а сицилиец, и никто не догадался проверить наличие во рту его языка. Половина языка, даже чуть больше, явно болталась во рту сицилийца, коего орден Христовой Церкви покарал, было, вечным молчанием за доносительство властям, но в последний момент наказание уменьшил.
А телохранителем Полоччио рыцари Христовой Церкви назначили его не в том смысле, как понимал Полоччио, а в смысле обратном. В определенное время при оговоренных обстоятельствах повар-«франк», да, обязан был хранить тело авантюриста Колонелло. Но никак не душу. Ибо душу из тела Колонелло, при оговоренных случаях, немой должен был вынуть самолично. Хоть пальцем.
***
Губернатор Сибири, тайный советник Федор Иванович Соймонов, в парадном мундире, увешанный орденами и медалями, при красной ленте ордена Владимира первой степени через плечо, принимал перед ужином ученого посланника от Падуанского университета — Джузеппе Полоччио.
Посланник вполне коряво, но душевно мило вел разговор на русском языке и обольстительных каверз на Сибирь не наговаривал.
Высказал благодарность за две сотни рекрутов, отпущенных губернатором на ученое и пользительное для государства Россия дело. Тонко намекнул, что ссыльному майору от артиллерии Гарусову не верит, но вынужден.
—
А тебе, батюшка, — добродушно молвил Соймонов, — верить ему не надо. Дело ты затеял более военное, чем мирское. А сей майор в ссылку был сослан, честно тебе сказать, за крепко и грамотно проведенный бой, чем учинил конфуз его Императорскому величеству Петру Третьему, да упокоит его Господь, грешного.
Тут губернатор подался в кресле чутка вперед, моментом коснулся одним коленом пола и снова занял удобную позу на мягком сиденье.
—
Императрица же наша, матушка Екатерина, — тут Соймонов поднялся в полный рост и истово перекрестился на великую парсуну Императрицы, привезенную с зимним обозом, — Императрица наша велела оказать тебе содействие людьми грамотными во всех отношениях. Как и в ученых, так и в воинских. Засим я ее просьбу полностью выполнил и теперь прошу отужинать без чинов, согласно русскому обычаю.
Сенька Губан, обносивший ужинавших вином и едой, налил Соймонову водки. А иностранцу — вина.
Когда выпили перед первой переменой блюд, губернатор вдруг сказал:
—
Императрица наша, выделяя тебе, ученый посланник, безденежно людей, скотину, повозки и провиант, велела токмо передать твоей милости ее малую просьбу…
Колонелло напрягся. Вилка с куском поросенка нечаянно звякнула о серебряное блюдо.
Губернатор как бы не заметил мешкотности иноземца и ласково закончил:
—
Просьбу совершенно пустяшную — возвертаться тебе назад через пределы Сибири. То бишь, сначала ко мне, в Тобольск али в Иркутск — где я буду пока не вестимо. А там — сам знаешь, куда идти. Тем же путем, как сюда попал… И потом предстать пред очи нашей Государыни, сделавши полный отчет об экспедиции. Ну, сам посуди, милый человек, ведь тратит она за два года на тебя такую толику денег, что хватило бы армейский корпус содержать! Так что ты уж потрафь нашей Государыне! Возвернись, как она просит. А иначе…
Тут подсуетился Сенька Губан и снова налил губернатору до краев серебряную стопку водки. Тот крякнул, выпил и стал жевать на удивление крепкими для его семидесяти с лишком лет зубами ломоть малосоленого сига.
Полоччио от неожиданности заявления первого лица в этой стране оторопел и зажмурился. Какая иезуитская путана болтала ему о дуроковатости русских. Вот и наболтала!
Губернатор бодро жевал закуску и пустым, волчьим взором смотрел на Полоччио.
—
Обратный путь, господин губернатор, — медленно стал говорить ученый посланник, — мне от долгой тяжести пути будет легче проделать морем, на корабле, выйдя из пределов Сиберии по реке Амур, вдоль берегов Индии, на Аравию, Синай и Грекию. Я в сем пути смогу изучить еще много разных достоинств и чудес мира…
—
Приказать я тебе не могу, — отозвался немедля сибирский губернатор, — но приказ Императрицы должен исполнить. Возвернись ты, Христа ради, обратным путем! А иначе — что же? Прикажешь мне сейчас, за праздничным ужином, перечесть тебе, сколько иноземцев у нас село на кол или повисло в петле за менее малую оплошность в своих планах?
—
А башки иноземные как летели — ужас! — встрял в беседу Сенька Губан. — Порубано их — страсть!
—
Цыц! — прикрикнул на него губернатор. — Башки рубили военным иноземцам, а он — человек гражданский. Ему петля или колесо положено! Ты, мил человек, ученый ты посланник, слово дай. Нам более ничего и не надо. То слово я Императрице отпишу, и она, женщина славная и мудрая, тебе поверит. И наградит еще!
Полоччио выпил вино, остатки в бокале. Поднялся, раскланялся и сказал:
—
Даю слово!
—
Тогда прощевай! Может, свидимся еще!
Соймонов с кресла не встал, доверяя проводить иноземца Сеньке Губану. Сам налил водки в чарку, выпил под хлопот дверей, через которые выходил из володетельных хором ученый посланник Падуанского университета Джузеппе Полоччио прозванием — Колонелло.
«До чего подлый же народ — иноземцы, — не закусив, воспалился мыслью Соймонов. — Только бы украсть! А вот тут украсть — хрен тебе, Колонелло»!
—
Сенька! — крикнул, развеселившись от мысли, что с иноземцем пойдет князь Гарусов, то бишь — иноземца поведет как дикую киргизскую лошадку — в узде. — Сенька, черт продувной! Пошли — выпить надо. Один же я не пью!
***
Вернувшись на свое подворье, Полоччио, не снимая парадного кафтана, достал тонкую тетрадь с анатолийской, особой криптой. Быстро набросал сначала на латинице сообщение, о чем грозно предупредил его губернатор, потом перевел слова в числовой секретный замес.
Этот сбор цифири он нанес яблочным уксусом с добавкой белого сока травы молоканки на клочок кожи, обернул им ремень, а ремнем велел перепоясаться бывшему факторщику Браге. Других зависимых людей у Полоччио под рукой в сей час не имелось.
—
Поедешь в Петербург! — сказал он испуганному Браге. — Там найдешь торговца англа, именем Георг Честерский. Ремень отдашь ему! Вот тебе денег на труды — триста ефимков! Выполнишь поручение как надо — получишь еще тысячу ефимков!
