Дэвид Геммел - Македонский Лев
Шагнув назад, он залюбовался ее телом. Руки и лицо были бронзовыми от загара, но груди и живот — мраморно-белы. Он неуверенно приблизился, чтобы прикоснуться к ее груди, нежно поглаживая ладонью набухший сосок. Она отстегнула брошь, державшую его хитон, и, теперь обнаженные, они отправились в постель.
Некоторое время они целовались и ласкали друг друга, а затем Дерая легла на спину, притянув Пармениона к себе. Он застонал, войдя в нее, и почувствовал, как ее ноги скользнули вверх к его бокам. Всю свою жизнь он не ведал подобного наслаждения и не думал, что когда-нибудь достигнет вершин блаженства. Это было безумие, он знал это, но утратил контроль — и не желал его вернуть. Даже мысль о смерти не остановила бы его сейчас.
Его страсть побуждала его излиться в нее, но он хотел продлить момент и заставлял себя двигаться чуть медленнее, ритмичнее, с открытыми глазами, глядя ей в лицо. Ее глаза были закрыты, щеки рделись румянцем. Он приник губами к ее губам, и ее рот приоткрылся, а язык ринулся к его языку. Он почувствовал, что близок к завершению, и соскользнул с нее.
— Нет, — сказала она, толкая его. Он опустился на колени у кровати и пробежал языком по ее плоскому животу, а потом поднял ее бедро себе на плечо. — Что ты делаешь? — спросила она, пытаясь сесть. Он толкнул ее обратно и опустил свою голову между ее ног. Ее волосы были мягкими, как сама кожа, его язык ласкал ее. Она начала стонать, сначала тихо, затем громче. Она задрожала над ним, руки вцепились ему в волосы. Взойдя на ложе, он вошел в нее снова. Руки Дераи обвили ему шею, и она льнула к нему с невероятной силой, пока он тоже не достиг экстаза.
Покрытые потом, они лежали вместе с переплетенными руками. Всё прошло, страсть улеглась, и все страхи Пармениона вернулись обратно. То, что они совершили, было противозаконно. Что если слуги видели их выходящими из сада рука об руку? И что если им были слышны ее крики или скрип кровати? Приподнявшись на локте, он посмотрел на девушку. Ее глаза были закрыты, лицо было удивительно прекрасно.
Он знал, что ради нее стоило рисковать, стоило рисковать чем угодно.
— Я люблю тебя, — прошептал он.
Ее глаза открылись. — Я видела сон, — сказала она. — Три дня тому назад. Я пошла за советом к ясновидящей. Она сказала, будто это значит, что я полюблю лишь одного мужчину в своей жизни, и что он восстанет и бросит вызов целой армии за меня.
— Что ты видела во сне?
— Мне снилось, что я нахожусь в храме, а вокруг тьма. И я говорю: «Где Македонский Лев?» Затем всходит солнце, и я вижу полководца в шлеме с белым гребнем. Он горд и высок, и идет со светом у себя за спиной. Он видит меня и раскрывает свои объятия. Он назвает меня своей возлюбленной. Вот всё, что я помню.
— Почему там была тьма? Ты говорила, что светило солнце.
— Я не знаю. Но сон смутил меня. Мне следовало догадаться о тебе, ведь ты наполовину македонец. Ты — Македонский Лев из моего сна.
Он усмехнулся. — Мне говорили, в Македонии немного львов, — сказал он. — И эта страна не очень-то известна своими полководцами.
— Ты не веришь моему сну?
— Я верю, что мы предназначены друг другу судьбой, — сказал он ей. — И я брошу вызов целой армии за тебя.
— Ты уже так сделал.
— То была не армия, а шайка. Но я должен благословить их за то, что свели нас вместе.
Опустившись на ложе, он поцеловал ее, и его страсть вернулась.
***
Пять дней любовники встречались тайно, выезжая на холмы, вздымавшиеся высоко над землей. Они встречали лишь несколько молодых пастушек и проводили дни напролет, бродя по лесам и занимаясь любовью в укромных лощинах.
Для Пармениона это время было благодатью за пределами воображения. Печаль ушла от него прочь, и он наслаждался светом летнего солнца, чистотой голубых небес и красотой земли. Все мерзости его жизни казались теперь далекими, как память о зимнем снеге. Он мог их представить себе, но не чувствовал ледяного холода их реальности.
На утро шестого дня его мир изменился. Он вывел могучую лошадь из стойла и взнуздал ее.
Подошел Ксенофонт, возложив руку ему на плечо. — Не выезжай сегодня, — мягко сказал он.
— Мне необходимо почувствовать ветер у себя на лице. Я скоро вернусь.
— Я сказал нет! — взорвался Ксенофонт. — И, если ты нуждаешься в напоминаниях, лошадь принадлежит мне.
— Тогда пройдусь пешком! — ответил Парменион, и в его лице вспыхнул гнев.
— Ты дурак! Когда же ты начнешь использовать свой разум?
— Что ты хочешь сказать?
— Ты наверняка знаешь, о чем я говорю. Мои слуги знают, куда ты направляешься. Я знаю, куда ты направляешься. Патроклиан знает, куда ты направляешься. Ты проводишь это дело со всей осторожностью возбужденного быка.
— Как ты смеешь? — взвился Парменион. — Ты шпионил за мной.
— Какая тут нужда в шпионах? Ты в первый же день привел ее в свою комнату, и ее крики эхом отдавались по всему дому. Ты встречался с ней на холмах и рука об руку шел там, где мог быть замечен за много лиг. Патроклиан имеет право отдать тебя под арест и отправить на пытки, однако он человек чести и чувствует себя обязанным за твою отвагу.
— Я намерен жениться на ней, — объявил Парменион. — Всё совсем не так, как ты думаешь.
— Как я уже сказал, Парменион, ты дурак! А теперь верни лошадь в стойло.
— Позволь мне поехать к Дерае. Мне нужно поговорить с ней, — попросился Памренион.
— Ее там не будет; ее отправили обратно в Спарту.
В горле у Пармениона пересохло, его живот завязался узлом. — Отправили назад? Я пойду повидаюсь с Патроклианом.
Ксенофонт развернулся и ударил Пармениона открытой ладонью по лицу. Удар обжег его, и он пошатнулся. — Может, целитель выпустил тебе мозг, — процедил Ксенофонт. — Ты будешь думать или нет, парень? Ты соблазнил девственницу. Что ты скажешь ее отцу? «Я хочу на ней жениться»? Что ты можешь предложить? Какой выкуп принесешь? Ты неимущий студент без земельного надела, или хозяйства. У тебя нет никакого дохода. Всё, чего ты добился — испортил девицу для кого-то другого.
— Ты говоришь об этом в дурном тоне, — сказал Парменион, — но это не так.
— Ты не понимаешь, так ведь? — печально произнес военачальник. — Ты не видишь правды. Дерая помолвлена с Нестусом, и они должны были обручиться следующей весной. Когда он услышит о позоре, нанесенном ему и его семье — а он услышит, раз ты решил действовать в открытую — то потребует возврата выкупа за невесту и, если он обвинит Дераю публично, то она погибла.
— Я спасу ее. Она любит меня, Ксенофонт. Она — подарок богов для меня; я знаю. Они не позволят случиться с ней ничему плохому. Не вини меня за это!
