Бернард Корнуэлл - Экскалибур
А небеса все прояснялись, хотя над горизонтом на юге по-прежнему громоздились облака: мы все глубже погружались в эту ночь, ночь мертвых, а в тучах между тем замерцали молнии. Молнии — первое предвестие богов, и, устрашившись, я тронул железную рукоять Хьюэлбейна; ну да молнии полыхали далеко, очень далеко, может, над морем или еще дальше, над Арморикой. С час или более молнии беззвучно полосовали южное небо. Раз целое облако словно осветилось изнутри: мы все так и охнули, а епископ Эмрис осенил себя знаком креста.
Но вот далекие молнии померкли, остался лишь гигантский костер в кольце укреплений Май Дуна. Этому сигнальному огню суждено было преодолеть Бездну Аннуина, это сияние изливалось во тьму между мирами. Что, интересно, думают про себя мертвые? — гадал я. Сонмы призрачных душ, верно, уже обступили Май Дун — поглядеть, как станут призывать богов? Я представил себе, как отсветы пламени мерцают на стальных лезвиях моста мечей, а может, озаряют и Иной мир, и не скрою, что испугался. Молнии погасли, ничего нового не происходило: бушевал гигантский костер, и только, но, думается, все мы сознавали, что мир дрожит на грани перемены.
Часы шли, и вот нежданно-негаданно был явлен следующий знак. Первым увидел его Галахад. Он перекрестился, завороженно уставился в окно, словно не веря глазам своим, а затем указал наверх, туда, где гигантский султан дыма застилал звезды.
— Вы видите? — спросил он, и все мы высунулись в окно и поглядели ввысь.
И я увидел: то зажглись огни ночных небес.
Такие огни всем нам доводилось видеть прежде, хотя и нечасто, но появление их в эту ночь нельзя было расценить иначе как знамение. Сперва во тьме замерцала синяя дымка; постепенно дымка густела, разгоралась, и вот уже алая завеса огня слилась с синей и затрепетала среди звезд, точно колеблемое ветром полотнище. Мерлин, помнится, рассказывал мне, что небесные огни нередки на дальнем севере, но эти повисли на юге, а в следующий миг нежданно-негаданно все пространство над нашими головами ярко расцветилось синими, серебряными и малиновыми каскадами. Мы все спустились во двор, чтобы лучше видеть, и оттуда благоговейно взирали на сияющие небеса. Костры Май Дуна оттуда уже не просматривались, но зарево их затопило южные небеса, а над головами у нас роскошной аркой переливались огни потусторонние.
— Ну теперь-то ты веришь, епископ? — спросил Кулух. Эмрис словно утратил дар речи. Но вот он вздрогнул и дотронулся до деревянного креста на шее.
— Существования иных сил мы никогда не отрицали, — тихо отозвался он. — Просто мы верим, что наш Господь — единственный истинный Бог.
— А прочие боги — кто они? — спросил Кунеглас.
Эмрис нахмурился, явно не желая отвечать, но честность заставила.
— Они — силы тьмы, о король.
— Скорее уж, силы света, — благоговейно проговорил Артур, ибо увиденное потрясло даже его. Артур, который предпочел бы, чтобы боги вовсе оставили нас в покое, видел свидетельства их могущества в небесах — и дивился небывалому чуду. — А что будет дальше?
Вопрос свой он обращал ко мне, но ответил епископ Эмрис:
— Смерть, господин.
— Смерть? — переспросил Артур, решив, что ослышался.
Эмрис загодя отошел в тень галереи, словно опасаясь мощи магии, что мерцала и растекалась потоками слепящего света на фоне звезд.
— Все религии используют смерть, господин, — педантично пояснил он, — и даже наша верит в искупительную жертву. Но в христианстве это сам Сын Божий позволил себя убить, дабы никому больше не пришлось ложиться под жертвенный нож на алтаре; я не знаю ни одной религии, в таинствах которой не задействовалась бы смерть. Озирис погиб. — Епископ вдруг осознал, что рассказывает о поклонении Изиде, этом проклятии Артуровой жизни, и торопливо продолжил: — И Митра тоже умер, а в мистериях Митры умерщвляют быков. Все наши боги умирают, господин, — подвел итог Эмрис, — и все религии, кроме христианства, воспроизводят эти смерти как часть культа.
— Мы, христиане, ушли за пределы смерти — к жизни, — произнес Галахад.
— Хвала Господу, это так, — согласился Эмрис, осеняя себя крестом. — Но мы — не Мерлин. — Огни в небесах разгорались все ярче; сквозь гигантские многоцветные завесы, точно нити в гобелене, змеились, переплетаясь и обрываясь, вспышки белого света. — Нет магии могущественнее, чем смерть, — неодобрительно отметил епископ. — Милосердный бог такого не допустит, а наш Господь покончил с нею через смерть собственного Сына.
— Мерлин к смерти не прибегает, — сердито буркнул Кулух.
— Прибегает, — тихо промолвил я. — Перед тем, как нам отправиться за Котлом, он принес человеческую жертву. Он сам мне рассказывал.
— Кого? — встрепенулся Артур.
— Не знаю, господин.
— Небось байки травил, — отозвался Кулух, глядя вверх. — Приврать-то старикан любит.
— Скорее всего, он говорил правду, — возразил Эмрис. — Древняя религия требовала много крови, и как правило — человеческой. Мы, конечно, знаем совсем мало, но я помню, как старый Бализ рассказывал мне, что друиды страх как любили убивать людей. Обычно это были пленники. Некоторых сжигали живьем, других бросали в яму смерти.
— А кое-кому удавалось спастись, — тихо добавил я. Ибо меня самого некогда бросили в друидическую яму смерти, но я сумел выжить, вырваться из этого кошмарного месива умирающей, искалеченной плоти: тогда-то меня и взял на воспитание Мерлин.
Эмрис пропустил мои слова мимо ушей.
— В иных случаях, безусловно, требовалась жертва более значимая, — продолжал он. — В Элмете и Корновии до сих пор говорят о жертве, принесенной в Черный год.
— И что же это была за жертва? — полюбопытствовал Артур.
— Возможно, это просто легенда: слишком давно это было, чтобы полагаться на воспоминания. — Епископ имел в виду Черный год, когда римляне захватили Инис Мон и вырвали самое сердце друидической религии: это страшное событие произошло в далеком прошлом — более четырехсот лет назад. — Но тамошний люд по сей день рассказывает про жертву короля Кефидда, — продолжал Эмрис. — Эту историю я услышал давным-давно; и Бализ всегда почитал ее за чистую правду. Так вот, Кефидду предстояло сразиться с римской армией, и похоже было на то, что ему грозит поражение, так что он принес в жертву самое дорогое из своих сокровищ.
— Какое же? — осведомился Артур. Он напрочь позабыл про огни в небесах и буравил взглядом епископа.
— Своего сына, конечно. Так было всегда, господин. Наш Господь пожертвовал Сына Своего, Иисуса Христа; Он же потребовал, чтобы Авраам убил Исаака, хотя, безусловно, смилостивился в этом своем повелении. А вот друиды Кефидда убедили короля убить сына. Само собою, магия не сработала. В хрониках говорится, что римляне наголову разбили Кефидда и всю его армию, а затем уничтожили рощи друидов на Инис Моне.
