Александр Дюма - Джузеппе Бальзамо (Записки врача)
В наступившей тишине Николь бросила на Жильбера полный страсти взгляд и, не скрывая досады, спросила:
— Значит, вы влюблены в мадемуазель и обманываете меня?
— Кто вам сказал, что я влюблен в мадемуазель? — спросил Жильбер.
— Еще бы! Вы ведь бегаете к ней на свидания!
— Кто вам сказал, что я шел к ней на свидание?
— А зачем же вы отправились в дом? Не к колдуну ли вы шли?
— Возможно. Вам известно, что я честолюбив.
— Вернее сказать — завистлив.
— Это одно и то же, только названия разные.
— Не нужно разговор о вещах превращать в спор о словах. Итак, вы больше не любите меня?
— Напротив, я вас люблю.
— Почему же вы меня избегаете?
— Потому что при встречах со мной вы ищете повода для ссоры.
— Ну, конечно, я думаю, как бы с вами поссориться, будто мы только и делаем, что встречаемся с вами на каждом шагу!
— Я всегда был нелюдим — вам это должно быть известно.
— Чтобы в поисках одиночества карабкаться по лестнице… Простите, я никогда об этом не слыхала.
Жильбер проиграл первое очко.
— Скажите откровенно, Жильбер, если можете, признайтесь, что больше меня не любите или любите нас обеих…
— А если так, что вы на это скажете? — спросил Жильбер.
— Я бы сказала, что это чудовищно!
— Да нет, это просто ошибка.
— Вашего сердца?
— Нашего общества. Существуют страны, где мужчины могут иметь семь или восемь жен.
— Это не по-христиански, — в волнении отвечала Николь.
— Зато по-философски, — высокомерно парировал Жильбер.
— Господин философ! Вы бы согласились, если бы я вслед за вами завела еще одного любовника?
— Мне не хотелось бы по отношению к вам быть жестоким тираном. Кроме того, я не хотел бы сдерживать ваши сердечные порывы… Святая свобода заключается в том, чтобы уважать свободу выбора другого человека. Смени вы любовника, Николь, я не смог бы требовать от вас верности, которой, по моему глубокому убеждению, в природе не существует.
— Ах, теперь вы сами видите, что не любите меня! — вскричала Николь.
Жильбер был силен в дискуссии — и не потому, что обладал логическим умом, напротив, его ум был парадоксален, но он знал все-таки больше, чем Николь. Та читала иногда для развлечения; Жильбер читал не только забавные книги, но и такие, из которых мог извлечь пользу.
В споре Жильбер постепенно обретал хладнокровие, которое стало изменять Николь.
— У вас хорошая память, господин философ? — иронически улыбаясь, спросила Николь.
— Не жалуюсь, — ответил Жильбер.
— Помните, что вы говорили мне полгода назад, когда мы с госпожой приехали из монастыря Благовещения?
— Нет, напомните.
— Вы мне сказали: «Я беден». Это было в тот день, когда мы вместе читали «Танзаи» среди развалин старого замка.
— Что же дальше?
— В тот день вы трепетали, и даже довольно сильно…
— Вполне возможно: я по натуре робок. Однако я делаю все возможное, чтобы избавиться от этого недостатка, как, впрочем, и от остальных.
— Так вы скоро станете совершенством! — рассмеялась Николь.
— Во всяком случае, я стану сильным, потому что сила приходит с мудростью.
— Где вы это вычитали, скажите на милость?
— Не все ли равно? Вспомните лучше, что я вам говорил под сводами старого замка.
Николь чувствовала, что все больше ему проигрывает.
— Вы сказали мне тогда: «Я беден, Николь, никто меня не любит, никто не знает, что у меня вот здесь» — и приложили руку к сердцу.
— Вот тут вы ошибаетесь: при этих словах я, должно быть, постучал себя по лбу. Сердце — это всего лишь насос для перекачивания крови. Раскройте «Философский словарь» на статье «Сердце» и прочтите, что там написано.
Жильбер удовлетворенно выпрямился. Испытав унижение в разговоре с путешественником, он теперь отыгрывался на Николь.
— Вы правы, Жильбер, вы в самом деле постучали себя по лбу. При этом вы сказали: «Меня здесь держат за дворового пса, даже Маон счастливее меня». Я вам тогда ответила, что вас нельзя не любить; если бы вы были моим братом, я бы любила вас. Эти слова исходили как будто из сердца, а не из головы. Хотя, возможно, я ошибаюсь: я не читала «Философского словаря».
— Вы ошиблись, Николь.
— Вы обняли меня. «Вы сирота, Николь, — сказали вы мне, — я тоже одинок. Бедность и низкое происхождение сближают нас больше, чем брата и сестру. Полюбим же друг друга, Николь, как если бы мы и впрямь были братом и сестрой. Кстати, в таком случае общество запретило бы нам любить друг друга так, как я мечтаю быть любим тобою». Потом вы меня поцеловали…
— Вполне вероятно.
— Вы действительно думали тогда то, что говорили?
— Несомненно. Так почти всегда бывает: говорим то, что думаем, пока говорим.
— Значит, сейчас…
— Сейчас я на пять месяцев старше; я узнал то, чего не знал тогда, я догадываюсь о том, чего пока не знаю. Сейчас я думаю иначе.
— Так вы лжец, лицемер, болтун! — забывшись, вскричала Николь.
— Не больше, чем путешественник, у которого спрашивают его мнение о пейзаже, когда он еще в долине, а потом задают ему тот же вопрос, когда он уже поднялся на вершину горы, которая скрывала от него убегающую даль. Теперь я лучше вижу местность, только и всего.
— Так вы не женитесь на мне?
— Я вам никогда не говорил, что собираюсь на вас жениться, — презрительно усмехнулся Жильбер.
— Однако я думала, — воскликнула в отчаянии девушка, — что Николь Леге — достойная пара для Себастьяна Жильбера!
— Любой человек достоин другого, — возразил Жильбер, — но природа и образование наделяют их разными способностями. По мере того как развиваются эти способности, люди все более отдаляются друг от друга.
— Так, значит, у вас более развиты способности, чем у меня, и поэтому вы от меня удаляетесь?
— Вот именно. Вы, Николь, еще не умеете рассуждать, зато уже начинаете понимать.
— Да, — в отчаянии вскричала Николь, — да, я понимаю!
— Что вы понимаете?
— Я поняла: вы бесчестный человек!
— Возможно. Многие рождаются с низменными инстинктами, но для того и дана человеку воля, чтобы их исправить. Руссо тоже при рождении был наделен низменными инстинктами, однако ему удалось от них избавиться. Я последую примеру Руссо.
— О Господи! — воскликнула Николь. — Как я могла полюбить такого человека?
— А вы меня и не любили, — холодно возразил Жильбер, — я вам приглянулся, только и всего. Вы только что вернулись тогда из Нанси, где видели одних семинаристов, способных разве что рассмешить вас, да военных, которых вы боялись. Мы с вами были зелены, невинны, мы оба страстно желали перестать быть такими. Природа громко заговорила в нас. Когда кровь закипает от низменных желаний, мы ищем утешения в книгах, а они лишь раззадоривают. Помните, Николь: когда мы с вами читали вместе одну из таких книг, вы не то чтобы уступили — я ведь ни о чем вас и не просил, а вы ни в чем не отказывали, — мы сумели найти разгадку этой тайны. Месяц или два продолжалось то, что называется счастьем. Месяц или два мы жили полнокровной жизнью. Неужели за то, что мы были счастливы, проведя вместе два месяца, мы должны быть несчастны и мучить друг друга всю оставшуюся жизнь? Знаете, Николь, если бы человек был обязан брать на себя подобное обязательство только за то, что любит или любим, ему пришлось бы навсегда отказаться от свободы выбора, что само по себе абсурдно.
