Анатолий Коган - Войку, сын Тудора
Такие бойцы и сошлись поздним утром на площадке перед Высоким Мостом. И убивали друг друга, озверев от крови, оглохнув и ослепнув в грохоте боя, в густоте тумана, еще больше усиливавшего сходство происходящего с кошмарным сном.
Большой рыцарский меч, как твердили тогда многие воины, отжил свой век, особенно на Востоке и в порубежных с ним странах Европы. Может быть, время его действительно прошло. Но еще часто в умелых и сильных руках рыцарские мечи творили чудеса. Так случилось и здесь. Оказавшись на самом левом крае боевых порядков заставного полка, между дорогой и начинавшейся в этом месте топью, Виркас Жеймис пустил в ход старинный меч, доставшийся ему еще от деда, отнявшего его у побежденного ливонского рыцаря. В этом углу тесного поля боя, где янычары старались просочиться во фланг и тыл секеям, литовский витязь очертил огромным дедовским клинком сверкающий круг верной смерти, в который не решился бы сунуться и самый смелый, но не потерявший рассудка человек. Куча трупов, громоздившаяся перед Виркасом, однако, продолжала расти, — охваченные фанатическим безумием турецкие газии, прикрываясь щитами, упорно старались разорвать страшный круг и падали, рассеченные, постепенно возводя вокруг литвина полукольцо кровавого вала.
Десятки стрел со всех сторон летели в смельчака, отскакивая от стали нагрудика и шлема, застревая в мехе и сукне толстого плаща. Но вот первый ряд врагов расступился, и на рыцаря из-за них в упор уставился черный глаз пищального дула. «Это конец», — подумал Жеймис и, прыгнув вперед, молниеносным ударом вонзил меч в здоровенного белокафтанника, свирепо скалившего на него зубы. Еще одного, хотя бы, прежде чем встретить смерть! Но тут просвистела в воздухе спасительная стрела, пущенная со склона холма; это капитан Славич, много лет служивший на Молдове киевский охотник, разрядил стальной арбалет в османа. Выстрел из пищали все-таки грянул, но раненный насмерть стрелец уже не мог направить его в цель, и пуля ушла вверх, туда, где пан Иоганн Германн, как добрый цеховой обер-мастер, командовал спорой работой своих артиллеристов.
Пушкари трудились на совесть на обоих холмах, охранявших дорогу. Орудия сделали уже по три выстрела, сейчас их готовили к четвертому. Без суеты, спокойно и деловито сасы наполняли сыпучим порохом железные зарядные камеры, хорошо вычищенные и смазанные, чтобы легко входили в пазы. Потом вкатывали в кованый ствол ядро, подкладывали пыж и вставляли зарядную камеру в открытый приемник казенной части. Затем молотом вбивали клин, окончательно закреплявший камеру, и подносили к ней раскаленный конец железного прута. Целиться в тумане не было смысла, и пушкари следили только, чтобы орудия, подскакивая от пороховой отдачи, не слишком отклонялись от направления на невидимый мост, заданного им с утра.
Пан Иоганн расхаживал между ревущими железными чудищами, следил за стрельбой и, когда она утихала, прислушивался к звукам боя. Шум внизу нарастал: видимо, битва становилась упорнее. Значит, противник все-таки наступал. Однако справа все еще неподвижно темнел между холмами на дороге двухтысячный польский отряд, резерв заставного полка, готовый прийти на помощь, как только секеи начнут сдавать. Значит, семиградцы еще стояли, больше часу геройски стояли в лютой сече на пути врага. Правда, горловина долины была очень узка. Но начальник Штефановой артиллерии хорошо знал, что такое полки янычар, идущих во главе армий султана Мухаммеда.
Дородный рыцарь с досадой взглянул на одну из старых пушек, никак не хотевшую принять новую порцию пороха — ее зарядную камеру заклинило в пазах. Нет, эти бабушки устарели, подумал мастер огненного боя, совсем устарели, пора им на перековку. Пан Иоганн с удовольствием взглянул на левый фланг батареи, где блестели ясной медью его любимицы — две чистенькие пушки, заряжавшиеся с дула. Это были новинки, им принадлежало будущее! Что может быть легче и проще — прочисть ее банником, засыпь в жерло порох, забей пыж, вкати ядро… И готово, пали! А у тех железных старух всегда возня с камерами, люди проклинают клинья, которые после выстрела так трудно выбивать. С теми же, чьи камеры просто ввинчиваются в казенную часть, трудностей еще больше, обращение — сложное. Да, да, заряжающиеся с тыла орудия должны окончательно уступить место новым, действующим по противоположному принципу, и он, главный княжий пушкарь, позаботится, чтобы артиллерия господаря пополнялась только такими гусницами, или как их еще там, доннерветтер, зовут!
Пан Иоганн хотел уже было подойти к заклинившему орудию, где требовалась опытная рука, но тут через гребень вала легко перескочил седовласый русский, капитан Славич. Служивый боярин торопливо сообщил Германну, что турки ломятся, а секеи хотя и стоят покамест твердо, но половина их уже втоптана в землю. И побежал за тележную ограду гуляй-города, где ждал его слуга с конем, чтобы поскакать с донесением к князю. Пан Германн в раздумье покачал головой и, убедившись что прислуга сама справилась с заартачившейся пушкой, пошел к брустверу со стороны моста. Старый солдат понял что сражение вступает в свой решающий час. Он вынул из специальной мошны у пояса громко тикающую золотую луковицу, внимательно посмотрел на циферблат и вперил мрачный взор вдаль, словно хотел увидеть что-то сквозь туман, на краю долины.
На плечо старого воина легла чья-то крепкая ладонь. Пан Германн обернулся: это был Костя-чашник, могучего вида боярин в широченном плаще, под которым позванивали чешуйки легкого панциря. Командир заставного полка был явно озабочен.
— Вроде бы пора? — спросил он с тревогой.
Пан Иоганн покачал лобастой головой.
— Надо ждать, пане Костя, — ответил он. — Надо еще ждать.
Боярин отвернулся и зашагал прочь. «У старого немца, — подумал чашник, — сердце из гранита, как стены его Брашова. Сколько можно еще ждать.»
Внизу действительно было жарко: янычары с остервенением рвались вперед. Шаг за шагом, иногда и по полшага, турки расширяли узкий фронт, всей огромной массой выдавливая секеев из теснины. К семи тысячам передовых прибавлялись все новые и новые полки, на усталых защитников замостья наваливалось все больше свежих врагов. Секеи не сдавались, они просто гибли, убивая, и враги медленно наступали, взбираясь на горы трупов своих и чужих воинов. Отряд трансильванцев растаял наполовину и продолжал уменьшаться. Голова турецкого дракона была в крови, но зубы целы, и он все дальше, в свирепом усилии проталкивал морду сквозь заслон, готовый вот-вот вырваться на свободу. Только бы вылезти ему из ловушки, тогда уж он пустит в дело и когти, и панцирный хвост!
