Александр Кердан - Невольники чести
Вряд ли кто из собравшихся думал иначе. Хотя по лагерю разлетелась весть, что один из противников — сын Ивана Плотникова, симпатии соотечественников Абросима легко склонялись в пользу грубой силы чужеземца.
— Сдается мне, не одолеть парнишке спорника… — попытался посочувствовать Ивану стоящий рядом с ним ватажник.
— Не лай, Митрий! Без тебя тошно… Авось сдюжит… — угрюмо отозвался Иван, пытаясь не смотреть на Смита.
Сравнение и в самом деле было не в пользу Абросима.
Матрос, обнаженный по пояс, возвышался над младшим Плотниковым тяжело и непоколебимо. Грудь и плечи его были украшены татуировкой. На левой стороне груди красовалась виселица, на правом предплечье со знанием дела мастер нанес паутину, из которой высовывалась мохнатая лапа дьявола. Она была изображена так искусно, что сама рука матроса с тесаком казалась продолжением сатанинской длани.
Приготовление к поединку завершилось тем, что несколько ватажников вынесли из атаманова жила и расстелили на пригорке персидский ковер — недавнюю добычу Креста после набега на магазин Российско-Американской компании в Ключах. На него уселись Барбер, Крест и Гузнищевский. Хакима атаман отослал проверить выставленных у входа в ущелье караульщиков.
Барберу, к которому постепенно возвращалось хорошее настроение, предстоящее зрелище вдруг напомнило корриду, увиденную однажды в Лиме. Смит — могучий и свирепый, как toro, и русский — гибкий и стройный — вылитый тореадор… Не хватает лишь красной мантии в руках. Однако Смита, похоже, и злить не надо. Сэр Генри уже давно не видел своего толмача таким жаждущим крови… Барбер криво усмехнулся: «Все-таки славную шутку я придумал: чтоб и с атаманом не поссориться, и русского на верную гибель послать…»
По сигналу Креста противники далеко отступили друг от друга, затем начали сходиться. Уверенный в своем преимуществе Смит двинулся к Абросиму напролом, спеша покончить с ненавистным русским. Абросим же, напротив, придвигался к матросу, скользя то в одну, то в другую сторону, и вызывал этим грубые насмешки собравшихся.
Когда до Плотникова осталось футов восемь, Смит сделал рывок и выбросил вперед руку с тесаком, целясь врагу в грудь. Но тесак его вспорол пустоту, а Абросим, вынырнув из-под Смита, нанес ему удар в предплечье и резво отпрянул. Рана оказалась неглубокой, скорее, не рана, а царапина, но рука окрасилась кровью, словно стекающей с когтей изображенной на ней лапы.
Эта царапина, а пуще того — хохот собравшихся вывели Смита из себя.
— Ну, берегись, сучонок! — И он снова ринулся на русского.
И опять неуловимым изгибом тела Абросим ускользнул от смертоносного удара.
— Убей его! Достань мальчишку, Смит! — орали пираты, поставившие на матроса свои деньги.
Однако, вопреки первому неблагоприятному впечатлению, стали появляться сторонники и у молодого русского — им пришлось по нраву, что не спасовал и не позволил громадному матросу разделаться с собой ни за понюх табаку.
— Ну-ка, покажи ему, паря, где раки зимуют! Не посрами отца! — больше других горячился тот самый Митрий, который усомнился сперва в молодом Плотникове.
Смит, сделав еще несколько попыток выпустить Абросиму кишки и получив еще пару порезов, решил действовать по-иному. Он стал двигаться медленнее, расчетливее, что при подначках толпы и накатывающих на него приступах ярости давалось ему нелегко. Но матрос не был бы опытным бойцом, если бы не знал, что в поединке главное — неожиданность. И вот, улучив момент, Смит перебросил тесак в левую руку. Когда же Плотников, поймавшись на обманный прием, отступил влево, Смит нанес ему кулаком удар в лицо. Тяжелый, как интриппель, кулак матроса расплющил бы Абросиму нос и вышиб зубы, если бы тот в последнее мгновение не успел чуть-чуть уклониться. И все же атака Смита достигла цели. Из носа и губ русского брызнула кровь. Плотников отлетел сажени на полторы назад, тяжело плюхнулся на землю и застыл неподвижный, все еще сжимая бесполезный теперь тесак.
Смит издал торжествующий рык, слившийся с радостными воплями его поклонников. Враскачку матрос приблизился к поверженному врагу. Переложив тесак в правую, измазанную своей и чужой кровью руку, склонился над Абросимом, чтобы последним ударом пригвоздить его к земле.
— Не замай! — рванулся на выручку сыну Иван и обмяк в крепких объятиях ватажников: хучь и жалко Ивана, а поединок, он и есть — поединок!
Крик старшего Плотникова хоть и ненадолго, да отвлек Смита. Матрос обернулся на голос Ивана и захохотал ему в лицо. И в этот момент Абросим, придя в себя, выбросил вверх руку, вонзил свой клинок в подреберье толмача.
Смит, поперхнувшись смехом, без стона осел рядом с Абросимом на вытоптанную их ногами траву.
…Поздним вечером, когда тюки с бобровыми шкурами и тяжелораненый Смит были перенесены на взморье и началась перевозка грузов и людей на шхуну, Барбер и Крест простились, пожелав друг другу удачи. Капитан собирался следовать в Кантон, на обратном пути обещаясь навестить атамана. Были немногословны по причине нехватки толмача. Самому же Смиту, отданному под опеку Жака, было, понятно, не до бесед.
Сэр Генри, раздосадованный поражением матроса, не преминул все же заметить Гузнищевскому, немного понимавшему его речь:
— Разрази меня гром! Будь с ним поосторожней! — он показал глазами на Абросима, вместе с отцом и другими ватажниками укладывавшего в шлюпку тюки. — Этот салажонок умеет показывать зубы… И не дурак. Как бы, когда я отчалю от вашего рифа, он не сделал дураками вас…
Гузнищевский пошире раздвинул неизменную улыбку:
— Все будет о’кей, господин Барбер, — однако в памяти поставил сторожок: что-то в свалившемся как снег на голову отпрыске Ивана Плотникова не нравилось Иннокентию самому, что-то тревожило.
Потому, когда, вернувшись в лагерь, укладывались они с Крестом спать и атаман, вспоминая поединок, похвалил Абросима (мол, малец-то Иванов — ничё, верткий, ишь какого бугая завалил), Гузнищевский высказал другу свои тревоги:
— Так-то оно так, Серафимушка… Токмо сдается мне: проверочку плотниковскому отродью все одно надлежит устроить. Кровью повязать. Да не чужой, расейской. Дабы ужо навсегда наш…
— При случае устроим. А пока спи, брат.
— Так ведь есть случай-то…
— Ну чаво там еще?
— Должок один старый надлежит мне отдать. В Нижне-Камчатске. Помнишь, говорил я… Сызмальства терпеть не могу в должниках ходить…
6«Сколь бедственна наша жизнь — о том написаны тысячи книг. Соломон, Сократ, Златоуст, Жан-Жак Руссо, Эдуард Юнг и многие более или менее о том говорили.
