Александр Сурков - Пираты сибирского золота
— Спасибо, паря, теперь отобьёмся...
Фёдор, вращая лопатой, двинулся вперёд. Нападающие такого не ожидали и, рассыпавшись, отступили. Фёдор, махая лопатой то сверху, то по низу, расширял свободное пространство. Двое уже прыгнули с пристани в воду. Двое других бросились по сходням на берег и вскоре скрылись.
С берега на пристань бежали трое жандармов. Мужичок выругался и крикнул:
— Давай-ка, паря, в лодку, она слева.
Они прыгнули в лодку, обрезали канат, удерживающий её. В лодке было две пары вёсел. Мужичок ловко вставил их на место, а Фёдор оттолкнул её и уселся на соседнюю банку, вставляя вёсла по месту. Течение подхватило судёнышко, а и вёсла уже работали.
Когда жандармы подбежали к краю пристани, лодка уже была в 80–100 саженях. Стражи порядка разделились: двое осматривали трупы на пирсе, а один достал пистолет и стал целиться в беглецов. Мужик и Фёдор сидели спиной к носу лодки и лицом к пристани и гребли что было сил. Мужик командовал:
— Левым, левым, двумя сразу, правым, левым, левым, правым, правым.
Лодка удалялась от берега своеобразной змейкой, когда раздалось два выстрела подряд. Одна пуля прошла выше, другая отщепила кусок с кормы и ушла вбок. Теперь не достанет, далеко отошли, однако третий выстрел достал. Фёдор откинулся и схватился за предплечье. Рукав быстро намокал, лодка же была на стремнине и понеслась вниз по течению. Они ушли. Причалив к берегу, в двух верстах ниже перевязали руку и познакомились.
— Олег Корнеич, кличут — Фишкун.
— А я Фёдор.
— Кличут тебя, как я догадался — Корявый, — с улыбкой добавил Корнеич.
— Ты чего обзываешься, — возмутился Фёдор.
— Не обзываюсь я, просто у нас всех рябых Корявыми зовут.
Фёдор промолчал, но понял, что теперь ему век быть этим самым Корявым. Олег Корнеич спросил:
— Ты почему мне помог?
— Дак их четверо против тебя одного — несправедливо, — ответил Фёдор.
— Ишь ты, а если они были правы, а я нет, тогда как? — продолжил Фишкун.
— Я всё видел. Тот, кто злится и орёт, тот всегда неправ, — ответил Фёдор. — Ты же их уговаривал, что-то растолковывал, а они злились. Я ж сидел близко и всё слышал.
— На пристани что делал? — спросил Фишкун.
— Да вот сидел, глядел, думал в артельку какую подрядиться.
— А ты что, из старателей? — улыбаясь, проговорил собеседник.
— Да, почитай, с мальчиков на прииске был представлен и вашгерту на Урале, да и колоде в Мартайге[32], и доводить шлих могу и амальгамировать и ещё много, что по золотничной части положено разумно.
«О таком товарище только мечтать можно, да и мужичок решительный и не из трусливых — духом крепок. Разговор опять же бесхитростный, видно, не врёт», — подумалось Корнеичу. Феде же похужало.
— Что-то не в себе, — проговорил раненый.
— А ты что хошь — пулю сплавил. Ещё не без добра, что сквозная. Если б кость задело, мук принять больше бы пришлось. Ладно, пошли. Здесь недалеко в деревушке бабка есть — костоправка, травница. Чай, поспособствует беде, — отозвался Фишкун.
Лодку привязали в кустах и по тропочке поднялись к жилухе из разбросанных поодаль друг от друга домишек числом чуть более десяти. Бабка оказалась шустрой, быстро промыла рану, приложила мазь, сильно пахнущую травами, дала отвару из шиповника и каких-то кореньев. Фишкун дал ей бумажных денег, чему та была несказанно рада.
Так и оказался Федька Корявый в товарищах у Фишкуна. Много лет были вместе.
— Ну что, по чарочке? — вопросительно взглянув на
Федьку, проговорил Суров, когда они сели к столу.
— Благодарствую.
Выпили, захрустели огурчиками.
— Много ли у тебя песочку-то? — спросил хозяин.
— Да с полфунта с небольшим.
— Откуда песочек-то? — продолжал спрашивать Суров.
— Погляди сам, — Фёдор достал из внутреннего кармана чёрного сукна мешочек со шнурком-стяжкой и перекинул его хозяину.
Тот раскрыл его и высыпал на край ровного, покрытого чёрным лаком стола малую толику. Золото было среднего размера с отдельными «жучками» и «таракашками»[33], ярко-жёлтое без зеленоватого или красноватого оттенка. (Испокон веку старатели определяли качество природного золота по цвету: если оно зеленоватое или белёсое, то это сразу говорило о примеси серебра. Если красноватые оттенки жёлтого цвета — то меди.
На чёрном фоне золотины эффектно гляделись. «Однако высокопробные, — подумал Суров, — не менее 920».
— Ну что, взвесим металл?
— Да он взвешен, — ответил Федька. — Весу в песке пятьдесят шесть золотников, двадцать три доли.
— А мы всё же проверим. В нашем деле без этого нельзя. Хозяин встал, достал из шкафа рычажные весы и счёты с чёрными и белыми костяшками. Поставив на стол весы и достав коробочку с гирьками, аккуратно стал высыпать металл на чашку. Федька-Корявый открыл коробочку с гирьками, перебрал их до самой маленькой и про себя подумал: «Гирьки заводские и не подточенные».
— Что смотришь, не подпиленные ли гирьки? Не сумневайся, у меня всё честно! А золотца-то у тебя на две доли больше, чем ты сказал.
Федя промолчал, глядя как купец пересыпает металл обратно в мешочек.
— Хорошее рыжьё. Возьму, — утвердился в решении Константин Демьянович и, положив затянутый мешочек с товаром на стол, взялся за счёты.
Цену за золотник знал и продавец, и покупатель, но купцы обычно покупали, занижая общую стоимость, и Фёдор ждал, на сколько покупатель снизит. Сколько стоит его золото, он знал точно, но и копеечную цену, если торговаться, ниже которой он металл не отдаст, прикинул заранее. Хозяин назвал сумму на 60 рублей выше той, до которой можно было торговаться. Это порадовало, и продавец согласился, не торгуясь. Барыш же купца был чуть больше четырнадцати золотников. Иные скупщики не платили за 20–27 золотников сдаваемого металла при большом его общем весе. Хозяин вышел и через пару минут вернулся с деньгами. Пересчитав, он передал их продавцу. Фёдор медленно считал деньги, а хозяин унёс мешочек с металлом в другое помещение, где у него был чугунный сварной сейф. Прощаясь, выпили по завершении дела. Договорились, что если будет партия металла такая же или больше, Суров её возьмёт. Проводив продавца, довольный купец отправился наверх — ужинать.
Тимоха
А по Сибири всяк мужик от пяти до пятидесяти именовался словом «паря». Вот и Тимоха был парей, который зимой отдыхал, глядя в бутылку «хлебной»[34], да поутру глотал капустный либо огуречный рассол. Если оных не имелось, глушил чифир. Деньги, заработанные летом, отдавал бобылке Марфе, которая работала круглый год на ручной доводке концентратов, которые не всегда обрабатывались на приисках, а везлись в посёлок.
