Вильям Энсворт - Заговор королевы
—Может быть, — отвечал испанец. — Мы поговорим об этом после.
— А что делает поставщик Сибарита в пыльных залах науки? — завопил студент из коллегии Ламуан. — Чего ищет ревнивый убийца жены и ее нерожденного еще ребенка так близко от независимых речей и, быть может, верно направленных шпаг? Я думаю, что для него было бы гораздо благоразумнее оставаться в своем гареме, чем подвергать свою надушенную особу разным случайностям среди людей, прикосновение которых может оказаться погрубее того, к которому он привык.
— Хорошо сказано! — воскликнул ученик из Клюни. — Долой Рене Вилькье, долой этого презренного рогоносца, хотя он и губернатор Парижа!
— Какое право имеет господин аббат Брантом занимать место между нами? — возопил студент из коллегии Гаркур. — Несомненно, что он славится умом, ученостью и любезностью, но какое нам до этого дело! Его место могло бы быть занято более достойным.
— И что привело сюда Козьму Руджиери? — спросил бернардинец. — Что надетсяся узнать здесь этот старый торговец темными знаниями? Мы не занимаемся химией и тайными науками. Мы не делаем ничего таинственного. Мы не приготовляем любовного напитка, мы не составляем никакого медленного яда, мы не продаем чьих-то восковых изображений.
Я спрашиваю, что он здесь делает? Ректор поступает совершенно неприлично, допуская его присутствие. Даже если бы он явился сюда под охраной власти своей любовницы Екатерины Медичи, мы не уважили бы и этого. Долой аббата-идолопоклонника, мы слишком долго терпели все его мерзости, вспомните Моле, попавшего в его сети, вспомните его бесчисленные жертвы! Кто приготовил адское питье для Карла IX? Пусть он ответит на это. Долой вероломного жида, колдуна! Виселица слишком хороша для него! Долой Руджиери!
— Да! Долой проклятого астролога! — подтвердила вся толпа. — Он наделал за свою жизнь достаточно преступлений! Время воздаяния настало. Написал ли он собственный гороскоп? Предвидел ли он собственную судьбу?
— И поэты! — кричал другой ученик Четырех Наций. — Прах их побери, всех трех. Их место не здесь. Что могут они найти занимательного в этом диспуте? Бесспорно, что Пьер Ронсар в качестве воспитанника этой коллегии имеет право на наше уважение. Но он стареет, и я удивляюсь, как мог он при своей подагре вынести эту длинную дорогу. Старый наемный писака! Его последние стихи хромают подобно ему. И вдобавок, он ударился в мораль и осуждает все свои прежние хорошие произведения. Положительно эти устарелые барды отрекаются всегда от того, в чем проболтались в молодости. Климент Моро принялся на старости сочинять псалмы, что же касается Балфа, то имя его не переживет его балетов. Филипп Депорт обязан своей нынешней известностью виконту Жуаезу, однако же он не совсем лишен достоинств. Пусть он уходит со своей славой и не надоедает нам своим присутствием! Очистите место софистам Нарбонской коллегии! Ко псам поэзию!
— Черт возьми! — воскликнул студент Сорбонны. — Что значат софисты Нарбоны в сравнении с сорбоннскими докторами канонического права, которые объясняют притчи Корнелиуса, Лапида или сентенции Петра Ломбарда так же проворно, как вы проглатываете бутылку глинтвейна или ломтик икры с уксусом? Что скажешь ты на это, Капет? — обратился он к своему соседу, скромный серый капюшон которого доставил ему это прозвище. — Заслуживаем ли мы такое оскорбительное обращение?
— Я не нахожу, что ваши заслуги значительнее наших, — отвечал ученик в капюшоне, — хотя мы не восхваляем себя, подобно вам. Ученики скромного Иоанна Стандонша столь же способны, как и ученики Роберта Сорбонна, поддержать диспут, и я не могу понять, по какой причине не впускают нас? Здесь затронута честь университета и необходимо соединить все силы, чтобы отстоять ее.
— Хорошо сказано! — проговорил бернардинец. — Было бы вечным пятном для наших училищ, если бы этот надменный шотландец мог так легко лишить их славы, между тем как многочисленные борцы не имеют возможности ее отстаивать, хотя и сумели бы поубавить ему спеси. Эта борьба из тех, которые всех нас равно касаются. По крайней мере, мы могли бы быть в случае надобности судьями в этом деле.
— Я очень мало забочусь о чести университета, — возразил один шотландец из Шотландской коллегии, находившейся в то время на Миндальной улице, — но принимаю большое участие в славе моего соотечественника и был бы очень рад, если бы мог присутствовать при торжестве ученика Рутефорда и Классика Буханана. Но если предлагаемое вами посредничество заключается в одних криках, то я доволен, что ректор имел благоразумие воспретить вам вход, хотя и сам терплю от этого.
— Что вы там рассказываете? — возразил испанец. — Очень маловероятно, чтобы ваш соотечественник имел успех, которого вы для него ожидаете. Верьте мне, нам придется приветствовать его при выходе громкими свистками, и если бы мы могли проникнуть сквозь железные филенки этих дверей и видеть сцену, которую они от нас скрывают, мы бы вероятно удостоверились, что его притязания повержены, а аргументы обращены в прах. Par la litania de los santos! Иметь дерзость сравнивать неизвестного ученика жалкой коллегии Святого Андрея с самыми учеными докторами величайшего университета, разумеется за исключением университетов Валенсии и Саламанки! Нужно все бесстыдство твоих земляков, чтобы не сгореть со стыда при подобной мысли.
— Коллегия, к которой вы относитесь с презрением, — гордо отвечал шотландец, — служила училищем королям нашей Шотландии. Да, это так! И молодой Иаков Стюарт получил образование под одной кровлей, под руководством тех же мудрых наставников и в то же время, как и наш благородный Кричтон, которого вы несправедливо назвали искателем приключений. Ученость его столь же знаменита, как и его происхождение. Ему предшествовала его слава, и он уже был известен вашим ученым, когда выставил свою программу в стенах этой коллегии. Слушайте! — продолжал он. — И вы убедитесь в его торжестве.
В то время, как он обращался с этими словами к своим товарищам, громкие и продолжительные рукоплескания раздавались внутри здания, покрывая шум, производимый студентами.
— Может быть, рукоплескания эти означают его поражение, — проворчал сквозь зубы испанец.
— Нисколько, — возразил шотландец. — Я слышу, имя Кричтона раздается среди рукоплесканий.
— Черт побери! Да кто же этот феникс, этот Гаргантюа ума, предназначенный для нашего поголовного поражения подобно тому, как Панург поразил Фому-англичанина? — спросил испанец. — Кто же этот человек, превосходящий философией самого Пифагора? А?
— Любознательностью — господина Карниадсе!
