Бернард Корнуэлл - 1356
А черный монах отправился на север. Он шел домой, в башню.
Он нес Злобу и судьбу христианского мира.
И растворился в темноте.
Они пришли в башню через четыре дня после разграбления Каркассона.
Их было шестнадцать, все одеты в добротную шерсть тонкой работы и верхом на хороших лошадях. Пятнадцать из них носили кольчуги и привязанные к поясу мечи, а один всадник был священником, на его руке сидел сокол в клобуке.
Сильный ветер дул через перевал, взъерошивая соколу перья, шумя в соснах и сдувая дым из маленьких домов в деревне, что лежала у подножия башни. Было холодно.
В этой части Франции редко шел снег, но священник, взглянув из-под капюшона своей сутаны, подумал, что видит в воздухе хлопья снега.
Около башни находились разрушенные стены, свидетельство того, что когда-то здесь была крепость, но всё, что осталось от старого замка — это лишь башня и низкое покрытое соломой здание, где, вероятно, жили слуги.
Куры рылись в пыли, коза на привязи уставилась на лошадей, а кошка не обратила на прибывших никакого внимания.
То, что когда-то было прекрасной небольшой крепостью, охраняющей дорогу в горы, теперь превратилось в ферму, хотя священник отметил, что башня все еще в хорошем состоянии, и маленькая деревушка в долине у подножия старой крепости выглядит достаточно процветающей.
Из крытой соломой хижины выбежал человек и низко поклонился всадникам. Он кланялся не потому, что узнал их, а потому что к людям с мечами нужно было относиться с уважением.
— Милорды? — спросил человек с беспокойством.
— Позаботься о лошадях, — потребовал священник.
— Сначала выведи их, — добавил один из мужчин в кольчуге, — выведи, вычисти и не давай слишком много корма.
— Да, господин, — сказал человек, вновь кланяясь.
— Это Мутуме? — спросил священник, спешившись.
— Да, отец.
— И ты служишь сиру Мутуме? — поинтересовался священник.
— Графу Мутуме, да, милорд.
— Он жив?
— Хвала Господу, отец, он жив.
— И правда, хвала Господу, — небрежно заметил священник, а потом зашагал к двери в башню, находящейся в конце короткой каменной лестницы.
Он пригласил двоих мужчин в кольчугах следовать за ним и приказал остальным ждать во дворе, потом распахнул дверь и вошел в широкую круглую комнату, которая использовалась для хранения дров.
С балок свисали окорока и пучки трав. Лестница поднималась вдоль одной из стен, и священник, не побеспокоившись о том, чтобы объявить о своем присутствии, и не дожидаясь, пока служитель поприветствует его, стал подниматься по лестнице на верхний этаж, где к стене был пристроен камин.
Там горел огонь, и в комнате было полно дыма, которому холодный ветер не давал выйти через дымоход.
Старые деревянные доски пола покрывал обветшалый ковер, там стояли два деревянных сундука с горящими на них свечами, потому что, хотя за окном и был день, оба окна были завешаны одеялами от сквозняка.
Там стоял еще и стол с двумя книгами на нем, несколькими пергаментами, чернильницей, пучком перьев и ножом, а также старая ржавая нагрудная часть кирасы, служившая чашей для трех сморщенных яблок.
У стола находилось кресло, а граф Мутуме, лорд этой одинокой башни, лежал в постели рядом с тлеющим очагом.
Седовласый священник сидел рядом с ним, а две пожилых женщины стояли на коленях у постели.
— Уйдите, — приказал всем троим вновь прибывший священник. Двое мужчин в кольчугах поднялись за ним по лестнице и, казалось, их присутствие наполнило комнату чем-то зловещим.
— Кто вы? — нервно спросил седой священник.
— Я велел уйти, так уходите.
— Он умирает!
— Вон!
Старый священник, носивший рясу с наплечником, прекратил церемонию и последовал за женщинами вниз по лестнице.
Умирающий посмотрел на прибывших, но ничего не сказал. Его волосы были длинные и абсолютно белые, борода не стрижена, а глаза запали.
Он увидел, как священник поместил сокола на стол, и птица царапала его своими когтями.
— Это каладрий[7], - объяснил священник.
— Каладрий? — спросил граф очень тихо. Он уставился на птицу с синевато-серым оперением и белыми полосками на груди. — Слишком поздно для каладрия.
— Ты должен иметь веру, — сказал священник.
— Я прожил больше восьмидесяти лет, — сказал граф, и у меня больше веры, чем времени.
— Для этого у тебя достаточно времени, — мрачно сказал священник. Двое мужчин в кольчугах стояли рядом с лестницей и молчали.
Сокол заклекотал, но священник щелкнул пальцами, и птица под клобуком снова застыла и притихла.
— Ты уже причастился? — спросил священник.
— Отец Жак как раз этим занимался, — ответил умирающий.
— Я это сделаю, — сказал священник.
— Кто ты?
— Я приехал из Авиньона.
— От Папы?
— От кого же еще? — удивился священник. Он прошелся по комнате, осматривая ее, а старик рассматривал его. Он видел высокого человека с грубыми чертами лица в сутане тонкой работы.
Когда посетитель поднял руку, чтобы дотронуться до распятия, висящего на стене, его рукав задрался и обнажил красный шелк.
Старик знал таких священников, твердых и честолюбивых, богатых и умных, тех, кто не проповедовал бедным, а взбирался по лестнице церковной иерархии в компании богатых и привилегированных.
Священник повернулся и посмотрел на старика твердым взглядом своих зеленых глаз.
— Скажи мне, где Злоба?
Старик колебался на секунду дольше, чем следовало.
— Злоба?
— Скажи мне, где она, — потребовал священник и, когда старик не ответил, добавил, — я пришел от Святого Отца. Я приказываю тебе ответить.
— Я не знаю ответа, — прошептал старик, — как же я могу тебе сказать?
В очаге раздался треск бревна, посыпались искры.
— Черные монахи, — сказал священник, — распространяли ересь.
— Бог простит, — произнес старик.
— Ты слышал их?
Граф покачал головой.
— Я мало что слышал в последнее время, отец.
Священник потянулся к мешочку, висевшему у него на поясе и вынул оттуда клочок пергамента.
— Семь темных рыцарей владели им, — прочитал он вслух, — и они были прокляты. Тот, кто должен править нами, найдет его, и он будет благословен.
— Это ересь? — спросил граф.
— Это стихи, которые черные монахи рассказывали по всей Франции. По всей Европе! Только один человек должен править нами, и это Святой Отец.
Если Злоба существует, то твой долг христианина — сказать мне всё, что ты знаешь. Ее нужно отдать церкви! Тот, кто считает по-другому — еретик.
