Иван Дроздов - Морской дьявол
Среди новых хозяев завода особую активность проявлял Юра Марголис, в прошлом сотрудник конструкторской группы Кашина и какой–то дальний родственник жены Вадима.
Кашин его спросил:
— А ты чего?..
— Как — чего?
— Ну тут… возле Андрона крутишься.
— Я акционер.
— И я акционер. Но что же из этого следует?
Юра передернул усами и, торжествующе сверкнув маленькими серо–зелеными глазками, проговорил:
— У тебя–то акций — с гулькин нос, а у меня шестнадцать процентов. А если ты заглянешь в устав акционеров, там прочтешь: кто имеет десять процентов — тот уже директор. Десять! А у меня — шестнадцать! Смекаешь? Я — директор!
— Ты?..
— Да, я. Ну, не совсем директор, а член совета директоров.
— Но где же ты деньги взял на покупку стольких акций?
— А ты где взял деньги на свои полпроцента?
— Я?
— Да, ты. Там и я взял. Зашел к Наине Соломоновне — она мне дала.
— Но нам говорят, что в заводской кассе нет денег!
— Теперь всякие денежные дела составляют тайну — почти военную. А кроме того, денег–то и мне и тебе потребовалось немного. Завод–то рухнул, потерял заказы. Кому же он теперь нужен? Ну, и продали его как металлолом. Так в Москве наш министр решил.
— Понятно, — упавшим голосом выдохнул Вадим. — Но вот чтобы наш завод — металлолом!.. Этого я предположить не мог. Но позволь: если он — металлолом — тебе–то он зачем?
— А вот это — тоже тайна. Мы судьбу завода будем решать на собрании акционеров. Как ты слышал на лекциях в институте, высшая власть на частном предприятии — собрание акционеров.
— Да, конечно, я слышал, и это правильно, что собрание, но только опять же по уставу на собрание меня не пригласят. Там будут лишь акционеры, кто владеет тремя процентами акций.
— Ты, мой друг, Вадим, правильно все понимаешь. Привыкай к своему положению в нашем новом обществе. Все это называется демократией. Так что, если хочешь быть богатым, беги скорее к Наине Соломоновне и проси у нее еще акций. Но только она тебе даст в том случае, если будет просьба и гарантия от меня, или от Андрона, или от других наших ребят, у которых теперь деньги. Главное, брат, — деньги. Получишь ты от наших гарантию?
— От тебя–то уж, верно, не получу, а от тех, кто теперь у власти не только на заводе, но и в Питере, и во всей России — тем более.
— Ну, вот, умница. Ты и раньше проявлял смекалку и еще удивлялся, как это я не понимаю простых вещей в расчетах какого–нибудь узла. Но там были одни расчеты, а теперь другие. В этих нынешних расчетах ты понимаешь меньше меня. Считай, мы обо всем договорились. А если ты захочешь получить более подробные консультации, я дам тебе их сегодня вечером у тебя на квартире. Я твоей супруге обещал сегодня быть у вас — там и поговорим.
Вадим не верил ни своим ушам, ни своим глазам. Юрий точно вынырнул из какого–то волшебного сосуда и предстал перед ним совершенно другим человеком. Раньше это был маленький, приплюснутый и забитый нуждой еврей, а теперь он вдруг вырос, раздался в плечах, и в глазах его, некогда бесцветных и прищуренных, клокотал пламень энергии, готовой испепелить всякого, кто попытался бы встать на его пути. И Вадим нешуточно подумал: «А уж тот ли это Юрий Марголис, который работал у меня в группе и чаще всего был занят копированием чужих чертежей? Он никогда ничего не изобретал, не придумывал и справедливо получал самую маленькую инженерную ставку в сто шестьдесят рублей. Костюмчик на нем был помят, нечист и изрядно изношен, денег у него никогда не было, друзей — тоже. Но откуда теперь вдруг такая прыть? Юрий — директор! Будет решать судьбу завода, а значит, и его судьбу, и его семьи. Ведь жена его не работает, и им нечем платить даже за квартиру. Вадим и в транспорте ездит зайцем и, если к нему подходит кондуктор, взмахивает руками и говорит: «Нет у меня денег, нет! Нам пять месяцев не дают зарплату — за что же я куплю билет?» И если кондуктор продолжает требовать плату, Вадим свешивает над ним свою русую тяжелую голову и угрожающе рычит: «Ну, хорошо, хорошо. Ведите меня в милицию. Пусть сажают в тюрьму! Ну?..» Кондуктор обыкновенно в таких случаях машет рукой и отходит.
Вечером Вадим рано пришел домой. И был удивлен: Юрий сидел уже здесь. Стол ломился от дорогих яств и вин. Посредине красовался торт с орнаментом из алых роз. Хозяйка светилась счастьем. Одета модно, в замшевой и до неприличия короткой юбочке. Впрочем, фигурка ладная и ее не грех выставлять напоказ, но в данном–то случае?.. Дома, в обществе мужа и ее родственника?..
Ужин намечался как обыкновенный, никаким таким особым событием не отмеченный, но это если посмотреть на него глазами человека, не привыкшего подмечать явления подспудные, текущие в глубине всякого предмета. Глазастый и думающий разглядел бы в нем черты эпохальные, как теперь говорят в нашей Думе депутаты — дети адвокатов и внуки Троцкого. Начнем с самого первого и главного признака: откуда здесь, в кругу людей, уже полгода не получающих зарплату и выдавленных судьбой за черту бедности, такое внезапное роскошество: торт, коньяк, шампанское и все прочее?.. И уж совсем нельзя было понять засверкавшие безумным счастьем глаза молодой женщины… А этот важный и грозный взгляд Юрия Марголиса?.. Невзрачный мужичок с чаплинскими усами под носом вдруг стал похож на зеленую лягушку, грозно раздувающую зоб и щеки для устрашения противника. Разве не он еще недавно слыл в конструкторском бюро за самого ленивого и ни к чему не способного инженера?.. Но что же произошло? На него слетел дух господний и он стал таким важным!
Если перечислять все таинственные и совершенно невероятные обстоятельства ужина, то их бы пришлось громоздить на многие страницы этой повести, но бумагу теперь приходится беречь, потому что цены на нее с каждым днем растут и книги издавать становится все труднее. Тут уместно будет вспомнить, что еще недавно, в так ненавистное демократам советское время, писатель за свой роман получал восемнадцать–двадцать тысяч рублей, то бишь сто средних зарплат рабочего, а нынче за тот же роман не получишь и двух зарплат трамвайного кондуктора. Вот почему и жмешься, и сокращаешь всякие подробности, забывая принцип Толстого: гениальность в деталях, и сбиваешься на скороговорку там, где бы надо все раскинуть и растолковать, и расцветить красками, которые еще сохранились у иных писателей, а иным, — правда, очень немногим, — удается еще и так размахнуться кистью, что и олигарх, и медиамагнат выскочат на страницы. Автор этих строк так широко кистью не машет, — потому, во–первых, что олигарха и магната он никогда не видел, а во–вторых, не считает себя вправе судить людей, проявивших в наше время такой ум и смекалку, на которую сам–то автор не способен. Вот по этой причине и приходится сокращаться, и оставлять читателя в некотором недоумении, которое, впрочем, скоро развеется, как только он узнает, что задумали спонсоры и режиссеры настоящего пиршества.
