Обманувшая смерть - Ковалев Анатолий Евгеньевич

– Графиня Шувалова, граф Шувалов и княжна Головина! – помпезно доложил вновь появившийся в гостиной Илларион.

– Проси! – Белозерский окончательно стряхнул с себя болезненное наваждение и устремился навстречу входившим гостям. Он низко склонился перед Прасковьей Игнатьевной, ловя ее руку и прижимаясь к ней губами: – Графиня… Наконец-то по-соседски пожаловали… В самом деле, сколько лет мы с вами живем бок о бок, и ни разу еще вы не осчастливили меня своим посещением!

Графиня милостиво ему кивнула, чем привела Илью Романовича, помнившего отлично их давнюю стычку, в изумление. Впрочем, Прасковье Игнатьевне было решительно все равно, что говорит князь. Она была слишком счастлива счастьем Евгения, чтобы обращать внимание на мелочи. Прасковья Игнатьевна даже не читала присланного приглашения. Его прочел и ответил согласием сын. Тому была причина: Белозерский, между прочим, писал, что в гостях у него находится племянница, виконтесса де Гранси. Евгений непременно пожелал увидеть Елену теперь, когда шли приготовления к свадьбе. Его не покидало чувство вины, хотя на балу в Царском Селе Елена подарила ему полное прощение. Кроме того, в приглашении была сделана приписка рукой Бориса, который выражал горячую радость по поводу того, что Татьяна, порученная заботам Вилима, благополучно добралась до места назначения и теперь находится в доме своего жениха. Татьяна рассказала Шувалову, как встретила в дороге Бориса Белозерского с его другом Андреем Ростопчиным, как они вызвались охранять и сопровождать ее вплоть до Москвы. Отвергнуть приглашение Белозерских после этого было бы странно и невежливо.

– Счастлив видеть и вас, граф, – Илья Романович протянул руку Шувалову, тот пожал ее. – Знаю, знаю, что нынче вам полагается быть в деревне, но… Если бы все мы делали только то, что полагается, как скучна и нелепа была бы наша жизнь!

Евгений, удивленный теплым приемом и несколько анархического толка сентенцией, сказал несколько дежурных любезностей. Илья Романович взирал на Татьяну с приятным изумлением, всем своим видом показывая, что очарован и даже потрясен ее красотой. В самом деле, внешность девушки странно его взволновала. Ему казалось, он уже видел где-то эти тонкие черты лица, лазурные глаза, свежие губы, улыбавшиеся кротко и в то же время чуть капризно… И в этом смутном воспоминании не было ничего отрадного, скорее, оно было мучительно и тревожило князя.

– Сударыня… – прижав руку к груди, он склонился перед девушкой как перед принцессой крови.

– Я взяла на себя смелость привезти на ваш вечер невесту сына, – любезно заметила Прасковья Игнатьевна. – Вы звали Шуваловых, а княжна в самом скором времени сделается Шуваловой. Надеюсь, вы простите мне эту вольность, но я ни на минуту не желаю разлучаться с моим ангелом! И, как только снимут карантины, мы все вместе уедем в деревню.

– Вот как… Примите мои поздравления…

Только это и смог пробормотать Илья Романович, никак не ожидавший, что Шувалов явится с невестой. Это вовсе не отвечало его планам отвлечь и развлечь виконтессу. Слухи, доходившие от соседей, разносившиеся слугами, умолчали о существовании Татьяны. Князя вывело из замешательства появление Бориса. Тот вошел в гостиную в парадном мундире, завитой, надушенный, взволнованный ничуть не меньше, чем отец.

– Граф! – приветствовал он Шувалова. – Бесконечно рад вас видеть! Нет, я положительно уверен, что видел вас на балу в Царском Селе, хотя ваш камердинер уверял меня, что вы безвыездно живете в деревне! Графиня! Княжна Татьяна Павловна!

Графиня несколько чопорно поклонилась, а княжна рассмеялась от радости, увидев знакомого.

– А вы помните, что проиграли пари? – она усиленно обмахивалась веером – в гостиной становилось душно, прогоревшие в камине поленья отдавали в комнату последний жар.

– Какое пари, дитя мое? – обеспокоилась графиня.

– Да это Вилим придумал – если он обгонит в дороге господ офицеров, которые вызвались нас охранять, они должны будут преподнести нам с Евгением на свадьбу ящик шампанского «Вдова Клико» четырнадцатого года! – пояснила Татьяна.

– Вот бестия… – протянул Евгений. – С кем я никогда не стал бы держать пари, так это с ним!

– Шампанское за мной! – воскликнул Борис, переводя взгляд с жениха на невесту. – А знаете, – добавил он с детским простодушием, которое очень к нему шло и обыкновенно привлекало все сердца, – вы очень красивая пара… Необыкновенно!

Графиня, на чьи бледные щеки в последнее время стал постепенно возвращаться слабый румянец, взглянула на офицера благосклоннее, а Татьяна вновь засмеялась от удовольствия:

– Вы обязательно будете на нашей свадьбе, дайте слово!

– Не знаю, сумею ли я быть на вашей свадьбе, – шаркнул ногой Борис, – но предоставить к сроку шампанское и эпиталаму в честь новобрачных обещаю!

Князь, убедившись, что разговор успешно завязался и без его участия, отошел от гостей и направился к Летуновскому, сидевшему все в той же скованной позе.

Черная сгорбленная фигура ростовщика траурным пятном выделялась на фоне поблекшей бархатной обивки стен.

– Да вы сами здоровы ли? – поинтересовался Илья Романович, облизывая пересохшие губы.

Ему положительно было нехорошо. Туман в голове развеялся, сменившись тупой болью, постепенно заполнявшей всю черепную коробку. Мелькнула мысль о Глебе – если тот придет на вечер, можно будет пожаловаться, попросить совета… Но князь тут же одернул себя за этот малодушный порыв. Он вспомнил отравленные пирожные, которые посылал сыну… «Если на земле останется всего один доктор и это будет Глеб, я к нему никогда не обращусь!» – сказал он себе.

– Здоров, – уныло отвечал Летуновский. – Я никогда ничем не болею.

– Этому следует радоваться, – нравоучительным тоном заметил князь. – А уныние – грех. Все испытания посылает Создатель, и он же приходит нам на помощь в трудную минуту, если мы не унываем! Вы вот почти разорили меня своими изумрудными горами, в которых ни черта не оказалось, а я не возроптал! И что же? Я сейчас богаче, чем был!

Ростовщик, тускло глядя на свою жертву, слабо шевельнул бескровными губами:

– Благодаря библиотеке?

– Пронюхали уже? – торжествующе рассмеялся князь. – Ну что же, я вовсе не против, чтобы вы раззвонили по всей Москве, что я вновь богат! И, с Божьей помощью, стану еще богаче! Вы знаете, что у меня гостит вдовая виконтесса де Гранси со своей воспитанницей, мадемуазель Назэр? Так вот, скажу вам по секрету: в скором времени эти стены увидят пышную свадьбу!

Не дожидаясь ответа оторопевшего ростовщика, Илья Романович повернулся, самодовольно оглядывая гостиную. В этот миг явился Илларион. Он был мертвенно-бледен, словно только что столкнулся с призраком. Сдавленным голосом дворецкий объявил:

– Виконтесса де Гранси и мадемуазель Назэр!

Все обернулись к дверям. Елена появилась рука об руку с Майтрейи. Несколько мгновений она не могла заставить себя тронуться с места. Все в этой гостиной было ей знакомо, до судороги, до боли, вся обстановка, бывшая свидетельницей ее изгнания и позора, являлась виконтессе в кошмарах. Обои из синего лионского бархата, мебель в стиле Людовика ХIV, мощная, резная, с грифонами и химерами, картина «Молитва сироты», приписываемая кисти Буше… Все это поблекло, подернулось патиной времени, выцвело и состарилось, как выцвел и состарился хозяин гостиной, шедший ей навстречу.

– Виконтесса, – почти прошептал Илья Романович, склоняясь перед Еленой и Майтрейи. – Мадемуазель…

Секундная заминка, вызванная тем, что Елена не протянула руки для приветствия и никак не ответила князю, разрешилась вмешательством Бориса. Тот, подбежав к гостьям, сиял:

– Я безумно, безумно счастлив, что вы снова в добром здравии, мадемуазель! – воскликнул он, с обожанием глядя на Майтрейи. – Виконтесса, я, наверное, так же счастлив, как и вы, хотя грешно так говорить! Но я…

Едва не признавшись в любви публично, он опомнился, на миг запнулся и, трепеща, прижал к губам протянутую руку девушки. Этот поцелуй обжег Майтрейи, к ее щекам прилила кровь. Даже если женщина не влюблена в человека, боготворящего ее, страстное чувство волнует сердце – если у этой женщины есть сердце. Майтрейи же обладала сердцем очень чувствительным, дикарски, первобытно и безрассудно чувствительным. Европейское воспитание и окружение не убили в ней природную тонкость чувств, свойственную детям природы, выросшим среди джунглей Бенгала. Подобная чуткость спасает жизнь человеку, когда сквозь многочисленные стоны, вопли и шорохи тропического леса он различает мягкую поступь подкрадывающегося к нему тигра. Но, увы, она совершенно бесполезна и даже опасна в светском салоне, где смертельная ненависть прикрывается маской самого доброго расположения. В свете необходимы другие таланты: ничему не удивляться, никому не верить и никого не любить. Майтрейи, к счастью или к несчастью, ими не обладала. Она взглянула на Бориса взволнованно, и в ее взгляде отразилось нежное сочувствие.