Георг Борн - Невеста каторжника, или Тайны Бастилии
— Но на вид вы очень плохи, и мне придется доложить об этом начальству.
— Поступайте так, как велит вам ваш служебный долг, но дайте мне спокойно умереть. В течение долгих лет вы дважды в день посещали меня, но за все это время мы не обменялись с вами более чем двумя–тремя словами. Сегодня вы стали разговорчивее, и для меня это верный признак, что конец мой близок. Вы это ясно видите и потому стали общительней. Не вздумайте только приводить ко мне доктора. Смерть — самый лучший врач для меня. Я прошу лишь об одном — дайте мне спокойно умереть. Если же вы хотите сделать одолжение умирающему, то принесите мне распятие и поставьте у моей постели. Я стану молиться, и вид распятого Христа облегчит мне переход в вечную жизнь.
Тюремщик охотно исполнил последнее желание умирающего, принес железное распятие и поставил его у постели больного. Затем он отправился к коменданту и доложил ему, что номер шестой вряд ли доживет до следующего дня.
— Номер шестой? Ах да! Это же старый грек! — вспомнил генерал Миренон и подумал об инструкции, полученной от герцога Бофора. — И что? Он ни в чем не признался перед смертью?
— Никак нет, господин комендант.
— Ага! Позови‑ка сюда священника.
Тюремщик пошел исполнять приказание генерала, и некоторое время спустя в кабинет коменданта явился священник, духовник Бастилии.
— Отец Климент! — обратился к нему генерал. — Мне только что доложили, что один из заключенных, старый грек, скоро переселится к праотцам…
— Да, Абу Коронос болен, и серьезно болен, уже очень давно, — ответил духовник.
— И до сих пор он не исповедовался…
— Исповедоваться‑то он исповедовался, но не проронил ни слова о своем золоте. Лишь только я заведу речь на эту тему, как старик начинает сердиться и с языка его срываются ужасные проклятья в адрес герцога Бофора.
— Быть может, теперь, чувствуя приближение смерти, он станет покладистей? Во всяком случае, отец Климент, на вас лежит тяжелая обязанность во что бы то ни стало добиться чистосердечного признания от умирающего преступника… — внушительно сказал генерал Миренон. — Завтра я буду иметь случай говорить с герцогом Бофором на придворном ужине в Версале и, конечно, очень хотел бы порадовать его известием, что упрямый грек наконец‑то проговорился.
— Разумеется, господин комендант, я приложу все силы, чтобы исполнить ваше желание, — ответил духовник. — Арестант должен указать место, где спрятаны сокровища?
— Только и всего. Но надо суметь добиться этого признания.
— К сожалению, я не питаю надежды на успех.
— В таком случае пойдемте вместе, — решительно сказал генерал и в сопровождении духовника большими шагами вышел из кабинета.
В прихожей они застали тюремщика, ожидавшего приказаний коменданта. Генерал велел ему проводить их в номер шестой.
Абу Коронос по–прежнему неподвижно лежал на своей убогой постели. Когда к нему в камеру вошли комендант, духовник и тюремщик, он устремил на них большие, но будто погасшие глаза.
Генерал Миренон воочию убедился, что тюремщик не солгал и вряд ли арестанту удастся дотянуть до утра.
Отец Климент вплотную подошел к постели заключенного, опустился на колени, благословил Абу Короноса и произнес краткую молитву.
Потом к постели умирающего подошел Миренон.
— Заключенный, — сказал он, — приготовились ли вы доверить нам ваше признание?
Абу Коронос в ответ медленно покачал своей белой головой.
— Не трудитесь напрасно, господин комендант, — послышался его слабый голос. — Вы только зря потратите время на этот допрос. Я ведь прекрасно понимаю, что вы приходите ко мне по поручению герцога Бофора, которого я проклинаю и ненавижу всеми силами души. Не забывайте, кроме того, господин комендант, что интересующие вас богатства принадлежат только мне. Моими они и останутся. Герцог никогда не получит их.
— Не наше это дело — разбираться, кому принадлежат скрытые вами сокровища, — ответил генерал Миренон.
Грек, в лихорадочном волнении приподнялся на своей постели, простер к небу исхудалую, костлявую руку и с жаром выкрикнул:
— Клянусь блаженством загробной жизни, что они принадлежат мне и только мне одному!
— Ваш смертный час близок, — увещевал разгневанного старца комендант. — Проникнитесь же смирением и всепрощением, откройте нам вашу тайну…
— Нет! Нет! И нет! Никогда и ни за что! — твердо и решительно ответил Абу Коронос. — Лучше и не пытайтесь упрашивать меня. Я же сказал, что это совершенно напрасный труд. И ты, благочестивый отец, не уговаривай меня. Я могу лишь проклинать герцога Бофора и никогда и ничего не сделаю ему в угоду. Если ты пришел только затем, чтобы вырвать у меня признание, то лучше уходи. Без тебя мне в мой смертный час будет легче обрести небесный покой и благодать.
— Я не видел более упрямого человека! — в ярости вскричал генерал Миренон. — Придется мне доложить господину герцогу, что…
— Что он никогда, никогда не получит от меня этих сведений, которые ни днем, ни ночью не дают ему покоя, — дрожащим от волнения голосом продолжил мысли генерала Абу Коронос. — А теперь ступайте и передайте герцогу мое последнее проклятье.
— Не смей, несчастный, возвышать свой дерзкий голос против благородного герцога Бофора! Я не потерплю таких речей! Отец Климент, вы можете исполнять ваш долг в отношении умирающего.
И генерал Миренон, в сопровождении тюремного надзирателя, вышел из камеры грека. С Абу Короносом остался только духовник.
— А ведь и правда, лучше всего признаться бы тебе… — добродушным тоном сказал он. — От этого ты все равно ничего не потеряешь, так как смерть твоя уже близка. Чистосердечное признание облегчило бы твои последние минуты…
— Теперь мне уж не надо облегчения, отец Климент. Я так долго переносил самые ужасные муки и лишения, что…
— Но что тебе теперь за польза в твоем богатстве? Ведь умирая, ты с собой его не захватишь…
— Конечно, но я вовсе не хочу, чтобы моего золота касался своими алчными руками ненавистный мне герцог!
— Не все ли тебе равно, кто воспользуется твоими миллионами после твоей смерти? Для тебя это не имеет решительно никакого значения.
— Не хлопочи напрасно, отец Климент. Ты ведь знаешь всю силу моей ненависти к Бофору. Даже под страхом пытки или смертной казни я не доставил бы Бофору удовольствия узнать, где хранятся мои миллионы. Чтобы окончательно тебя успокоить, я не скрою от тебя, что для них уже найден достойный наследник. Вот теперь ты знаешь все, отец Климент. Больше мне не в чем исповедоваться перед тобой. Оставь меня одного. Я и так чувствую себя совершенно разбитым…
