Дэвид Ротенберг - Шанхай. Книга 1. Предсказание императора
— А почему бы и нет? Чем плохо продавать акбари?
— Потому что продавать облегчение от боли да усталости и продавать счастье — это не одно и то же.
— Что ты имеешь…
— Послушай меня, Макси. Я согласен с тем, что можно заработать кое-какие деньги, торгуя болеутоляющим, но состояние на этом не сколотишь. Никогда. Настоящие деньги лежат там, где продается мечта о счастье. Опиумный дым — вот где настоящие деньги. И никто в Индии не курит опий, это делают только в Китае. Нет, не отворачивайся от меня, Макси. Слушай. Сначала китайцы смешивали опий-сырец с табаком или листьями бетеля и называли это медак. Но медок вызывает у курильщика лишь непродолжительные и поверхностные дремы, поэтому в один прекрасный день какой-то лихой парень, должно быть, сказал: «К черту эту мякину! Я буду курить Тара-Хан»[31]. И начал. Чистый опий подарил ему целый мир мечтаний. Целую вселенную грез. Попытайся понять это, Макси. Мы заняты в бизнесе торговли мечтами, и, если курильщик один раз побывал в нем, он захочет жить там всегда. Вот что мы будем продавать ему, Макси, — возможность грезить бесконечно.
Макси долго смотрел на меня, а затем вернулся к своим «веревочным вычислениям».
Мы с братом гнули спины от рассвета до заката, пытаясь доказать хозяевам, что достойны доверия и нас можно перевести в «пирожники». И вот сегодня, три месяца спустя, наконец пришли муссоны. С началом дождей просушка прекращается, и весь опий перенесли в ангар «пирожников». Перемешивать наркотик больше не было необходимости. Теперь хозяева либо дадут пинка в наши багдадские задницы, либо даруют нам то, что мы жаждем, — работу в ангаре «пирожников».
Целых три месяца мы ворошили опий и строили планы. Подшивали к штанам потайные карманы, наблюдая за тем, как обезьяны перелезают через стены по ветвям деревьев, и копали нору в темном углу у стены, который не просматривался с двух соседних сторожевых башен.
Это произошло, когда мы мокли под дождем во дворе «Уоркс». Дождь шел. Мы стояли. И ждали. А надсмотрщики-индусы издалека смотрели на нас, двух странных мальчишек, гадая, надолго ли нас хватит. Мы стояли так два дня и две ночи без движения и еды. Мы ждали.
Наконец утром третьего дня, прячась под зонтиком, который нес лакей, подошел инспектор.
— Чего вы хотите? Почему вы все еще здесь? У вас ровно минута, чтобы ответить на мои вопросы, а потом я велю охране пристрелить вас обоих, — сказал он злой скороговоркой на хинди с сильным деревенским акцентом.
Я улыбнулся и склонил голову. Первые две фразы, произнесенные инспектором, я не разобрал, но общий смысл был понятен.
— Благодарю вас за то, что удостоили нас своим вниманием, господин. Мы всего лишь хотели бы остаться и работать на вашем замечательном предприятии.
— Но наступил сезон дождей. Нам больше не нужны мешальщики.
— Мы благодарны вам за то, что вы позволили нам овладеть искусством перемешивания продукта. Теперь мы хотели бы овладеть искусством «пирожников».
Это заявление, без сомнения, озадачило инспектора, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы переварить его.
— Хорошо, — сказал он наконец, — мы позволим вам изучить ремесло «пирожника», но платить вам не будем.
— Вполне справедливо, — торопливо ответил я, прекрасно понимая, что нашу зарплату он будет класть себе в карман.
Инспектор развернулся на каблуках и пошел прочь.
Я шагнул вперед, поскользнулся в грязи и упал на землю. Да так и остался лежать.
— Вставай, братец. Здесь слишком мокро.
— Я устал.
— Да, но тут не самое подходящее место для сна.
— Я так устал!
— Твой дневник промокнет.
Это заставило меня подняться с земли.
Вот так мы стали «пирожниками» на принадлежащем правительству Индии «Алкалоид уоркс» в Гаджипуре. Для нас это была первая серьезная сделка в торговле опием: наш труд в обмен на их продукт.
Глава шестнадцатая
СМЕРТЬ В КАЛЬКУТТЕ, ЖИЗНЬ В «УОРКС»
— Он мертв, — напрямик заявил управляющий складом.
Вообще-то смерть на складах Врассуна, где царила немыслимая жара, была не в диковинку, но гибель неиндуса и уж тем более единоверца хозяина являлась вещью неслыханной.
Врассун-патриарх стоял над телом, испытывая искушение наступить носком своего до блеска начищенного ботинка на нос Хордуну. Но тут же подавил это желание.
— Оставьте нас, — велел он, и управляющий ретировался в дальний угол.
Врассун смотрел сверху вниз на мертвеца.
— Вот и все, — тихо проговорил он. — Наша сделка наконец завершена. Та, которая объединяла нас с тобой, теперь принадлежит только мне и дожидается меня в постели. Так поступила бы любая хорошая девочка. Откуда подобным тебе знать толк в таких драгоценностях, как она! — Врассун отвернулся, а потом вновь перевел взгляд на лежавшего у его ног раньше срока состарившегося мужчину.
Ему захотелось сказать что-нибудь торжественное, но, передумав, он крикнул в сторону:
— Свяжитесь с его семьей. Пусть заберут тело.
— Не думаю, что у такого может быть семья…
— Разумеется. Тогда просто уберите его отсюда, — пробормотал он.
— Следует ли нам нанять кого-нибудь, чтобы сидеть у тела, пока его готовят к сожжению?
Врассун подумал об этом, потом снова о девочке. Впрочем, теперь она была уже не девочкой, а молодой женщиной. Подумал с неожиданной яростью и похотью. Он думал о ее покорной красоте, о том, что скоро они с ней окажутся в Лондоне.
И сказал:
— Нет. Ганг годится для местных, сгодится и для него.
«Пирожники» сидели вдоль обеих стен длинного ангара, разложив перед собой инструменты своего ремесла: бронзовую чашу шести дюймов в диаметре, несколько пачек прессованных маковых лепестков, ведро низкокачественного опия, называемого лэва,[32] коробку с толчеными маковыми коробочками и листьями, носившими название «маковая дурь».
Ричард и Макси наблюдали за тем, как «пирожник», которому доверили их обучение, взял бронзовую чашу и стал выстилать ее дно листами из маковых лепестков, склеивая их лэва. Он делал это, пока у него не получилось основание толщиной с полдюйма.
— Дайте мне сухой опий, — приказал он Макси. Тот повиновался.
