Вадим Сухачевский - Ахилл
— Ахилл, разделай его!
— Ахилл, выщипи ему перья!
— Сделай из него каплуна, Ахилл!
Сколько раз они так набрасывались друг на друга! Любой воин, что наш, что троянец, давно бы обессилил уже. Однако у обоих у них все находились и находились новые силы, и, казалось, схватке этой не будет конца.
Но вот Ахилл нанес еще один удар...
Гектор не успел отразить его, и удар пришелся по его нагруднику. Железный нагрудник выдержал, не разломился, но Гектор рухнул наземь...
И тишина настала...
Молчание троянцев-то понятно — повергли их лучшего воина. Но молчали и наши, думая: неужели Ахилл станет добивать своего хоть и поверженного, но столь благородного противника.
Нет, не таков был Ахилл! Два благороднейших мужа сошлись на поле брани!..
Эй, почтенные! Как там поется у вас про "Два благородства"?
Ответом Клеону был удар по струнам и грянувшая песнь:
Боги с Олимпа глядят, и видят
всесильные боги:
Два благородства сошлись,
величием низость поправ.
Сам кровожадный Арес уж не жаждет,
как прежде, их крови!
Видно с Олимпа богам,
сколь благородны мужи...
— Именно так! — прервал их песнь Клеон. — Конечно же, не стал его добивать Ахилл! Он дождался, пока троянские гоплиты не выступили вперед на несколько шагов, чтобы Гектор очутился под их копьями, и тогда, обернувшись, крикнул:
— Мои мирмидонцы! Ко мне! Копья вперед! Сокрушим троянцев!
Видел бы ты, Профоенор, как надвигались тогда на троянцев доблестные мирмидонцы!
Но и троянские гоплиты были не робкого десятка — тоже двинулись навстречу с копьями наперевес.
Могучая волна обрушилась на крохотную мирмидонскую скалу — и, как это бывает, разбилась о нее, отхлынула. Правда, и скала уменьшилась, — много воинов в черных доспехах осталось лежать на земле, — но и уменьшившись, эта скала оставалась такой же непоколебимой, как прежде.
— За мной! — крикнул Ахилл — и уже мирмидонская скала двинулась на растекшуюся волну троянцев.
Врезалась!.. И взлетал над троянскими щитами Ахилл, двоих, а то и троих троянцев за один такой взлет обрушивая на землю.
И уже все остальные наши, забыв о своем недавнем страхе перед троянцами, двинулись на них тесным строем, какого из робости не в силах были раньше держать...
А позади... Позади уже шли саламинцы во главе с Аяксом — еще не оправившись от своей страшной раны, он тоже пошел в бой.
И шли спартанцы во главе с Менелаем, тоже раненным, но позабывшим о своих ранах.
И шли итакийцы со своим Одиссеем, будто у него тоже не было никаких ран.
С нами были боги в тот миг, мы в этом не сомневались. Но уверяю тебя, Профоенор, важнее для каждого из нас был другое: то, что с нами был Ахилл!..
Ах, как мы троянцев крушили, Профоенор, забыв о том, сколь робки мы были перед ними еще вчера. В тот час никто не страшился умереть, лишь одно двигало каждым: отплатить за свой недавний позор.
И как их нанизывал на свое копье Одиссей! И как их крушил мечом Менелай! И как гвоздил их своей страшной палицей Аякс!..
И все видели, как взвивался над их щитами Ахилл, сея вокруг себя смерть и ужас!..
Недолго держались троянцы против такого яростного натиска. Еще немного — и, оставляя тела павших на поле боя, они начали отступать к стенам города. Оставили перед стенами лишь одну линию, которую мы тут же выкосили, как косари; остальные за это время успели укрыться за стенами.
Если бы имели при себе штурмовые лестницы — наверно, с ходу пошли бы на штурм, столь велик был наш боевой пыл, иначе — кто знает! — может быть, в тот же день и пала бы великая Троя. Но победа наша была сокрушительная. Наша первая победа у троянских стен!
И грянуло из наших рядов: "Слава Зевсу!" Но еще громче все-таки гремело другое. "Слава Ахиллу!" — вот что громче всего гремело тогда!.. И Аякс, и Менелай, и Одиссей, все кричали: "Слава Ахиллу!"
Но громче всех кричал Агамемнон, когда мы вернулись в свой лагерь.
— Слава Ахиллу! Слава Ахиллу! — захлебываясь, надрывая горло, кричал он...
Клеон прервался, испил холодного разбавленного вина и произнес:
— ...Однако я утомился от своего рассказа...
— Так что же, — спросил Профоенор, — после этого отдал Агамемнон Ахиллу Брисеиду?
— Расскажу, непременно расскажу, — отозвался Клеон. — Расскажу!.. Однако...
Однако — этот послеполуденный зной!.. Он гораздо мучительнее, чем тот, что бывает до полудня: земля нагрелась, как жаровня; в эту пору сразу два божества испытывают с разных сторон, сколь мы прочны: сверху — Гелиос-Солнце, а снизу — Гея-Земля, и трудно сказать, кто из них испытывает нас яростнее.
Так же иной раз бывало в бою: впереди копья вражеских гоплитов, а позади какой-нибудь придурковатый, наподобие того самого Акторида, начальник (поверь, такое нередко бывало) размахивает секирой, кричит: "Не отступать! Кто отступит — голову размозжу!" — и не всегда скажешь, с какой стороны худшая напасть.
Но если в бою только одно из двух может избавить от этих напастей — смерть или победа, то мирная жизнь, хвала Зевсу, предоставляет нам еще одно пристанище. Имя ему — сон.
Да, находясь в сладком плену у Морфея, мы на это время укорачиваем нашу земную жизнь — но ровно на это время укорачиваем и те муки, которые она порой доставляет. Во всяком случае, когда наступает такая, как сейчас, липкая, изнуряющая жара, я предпочитаю бегство к нему, к Морфею, к сладчайшему из богов.
Кстати, еще одно преимущество нашего микенского обычая трапезничать в полдень. Вина и трапеза отяжеляют разум и способствуют этому бегству как раз в самые тяжкие дневные часы. Нет-нет, вам, эпирцам, надобно об этом задуматься!
Хвала богам, вы хоть придерживаетесь нашего ахейского обычая трапезничать, возлежа на клинах. Мудры были наши предки, придумавшие его! Ибо, благодаря этому, можно отдаться во власть Морфея, не сходя со своего места. Куда неразумнее поступают финикийские торгаши, трапезничающие, сидя на скамьях, а тем более северные кентавры, которые едят, сидя верхом на конях, или эфиопы, которые — лишь представь себе, Профоенор! — принимают трапезу, сидя на земле и поджав под себя ноги!
Ну да с них-то что взять! Кентавры — те вообще едят сырое мясо, а эфиопы, как мне говорили, — и того хуже: мокриц и пауков! А все почему? Потому что дики, как лесные звери!
А дики почему? Потому что не поклоняются нашим богам-олимпийцам, и некому было их, совсем заблудших, ублагоразумить...
Хвала Зевсу, что мы — мудрые ахейцы, а не дикари, как они! — Клеон поднял свою чашу.
