Евгений Тарле - Сочинения — Том I
За короткое время своего вторичного министерства жирондистский министр является в наших документах человеком, который прежде всего стремится к строжайшей экономии в расходовании казенных денег на национальные мануфактуры и вместе с тем нисколько не боится возможных волнений среди рабочих. Он прямо ведет атаку против сделанных уже полтора года тому назад уступок, требует от рабочих беспрекословного подчинения своей воле, грозит недовольным рабочим увольнением, подчеркивает мысль о необходимости субординации и т. д. По самому тону своего отношения к рабочим это прямой предшественник Люсьена Бонапарта. Такая мера его, как, например, требование подписи рабочих, что они согласны подчиниться ненавистному для них восстановлению посдельной платы, с угрозой уволить неподписавшихся, обличает не только полнейшую уверенность в своей силе и в слабости рабочих, но и желание эту свою силу вполне явственно продемонстрировать.
Он горько упрекает тех, кто, по его сведениям, способствовал излишней (по его мнению) уступчивости бывшего начальника, графа d’Angiviller; и ему, республиканскому министру, приходится выслушать от рабочих робкий намекающий упрек, что при монархии d’Angiviller удостоил узнать мнение рабочих перед тем, как решить их участь, а он, Ролан, республиканский министр, и этого не хочет сделать. Конечно, разница тут была лишь в том, что d’Angiviller боялся, а Ролан не боялся рабочих, ибо монархия 1790–1791 гг. была слаба, а республика 1792 г. была сильна; и раздражение нескольких сот парижских и севрских рабочих, являвшееся в глазах погибавшего двора таким ингредиентом общей смуты, который мог стать опасным, в глазах Ролана не имело значения.
Рабочие готовы были смириться перед Роланом, который, как некоторые из них потом заявляли, терроризировал их угрозой увольнения, но опять их выручил дальнейший победоносный ход революции.
Монтаньяры сменили жирондистов. Ни прежде, ни после, за всю эпоху революции, власть не относилась к рабочим так гуманно, не обнаруживала такого стремления поднять их самодеятельность, как в 1793–1794 гг. Часто грустят по поводу «вандализма якобинцев», сжегших такие-то произведения Гобеленов, разбивших такие-то севрские статуи и вазы только потому, что эти предметы искусства изображали монархические и феодальные сюжеты. Историк рабочего класса во всяком случае скажет, что относительно рабочих вообще якобинцы «вандалами» отнюдь не были, в частности относительно рабочих национальных мануфактур. Мало того, они проявили весьма широкий взгляд на общегосударственное значение этих заведений, — взгляд, до которого никогда не мог возвыситься Ролан. При них республика обуревалась такими же и еще худшими невзгодами, нежели при Ролане, и однако они, в лице министров внутренних дел (особенно Paré), в лице комитета и комиссии земледелия и искусств, в лице Комитета общественного спасения и самого Конвента, упорно желали даже путем жертв, столь трудных при тогдашнем состоянии финансов, сохранить для государства эти «школы искусств».
Гордая вора в будущее, столь характерная для деятелей первых лет Конвента, сказывается в действиях власти в эту эпоху по отношению к национальным мануфактурам. Тут мы имеем дело с проявлением того настроения этих деятелей, которое так хорошо по другому поводу охарактеризовал Léon Cahen: «… ils ne craignaient pas la ruine parce que la nation devenue libre disposait selon eux de richesses immenses qu’il était impossible d’évaluer exactement. II y a eu là comme un phénomène de religiosité, un mouvement de foi dans la vertu de la France et de la liberté»[381]. Что касается попыток дать рабочим известную организованность, ввести их представителей в администрацию, укрепить взгляд на рабочих как на людей, с которыми дирекция должна братски делить заботы по управлению и так далее, то рабочие оказались недостаточно энергичными и подготовленными, чтобы закрепить за собой эти дары судьбы, ибо тут они только шли за революцией и после наступления термидорианской реакции без каких бы то ни было следов борьбы, как мы уже заметили, опять вернулись к своему совершенно подчиненному положению. Вообще, и принося материальные жертвы для сохранения мануфактур, политические деятели 1793–1794 гг. думали о будущем, и, делая попытку возвысить положение рабочего персонала, они шли не только далеко впереди современных им частных предпринимателей, по, можно сказать, впереди и тех самых рабочих, о пользе которых они заботились.
Термидорианская реакция и особенно эпоха Директории ознаменованы в интересующей нас тут области стремлением поддержать авторитет администрации и дисциплину среди рабочих, и это стремление тем заметнее, чем меньше в сущности было поводов со стороны рабочих к тому, чтобы подобная тенденция проявлялась. Бюрократический формализм также становится заметнее, нежели был в предшествующие годы; полицейская подозрительность, бывшая во времена Директории на очереди дня, распространяется в городах в особенности на рабочий класс, и рабочие национальных мануфактур не составляли в этом отношении исключения [382].
Но правительство при Директории вовсе не боялось, собственно, рабочих, как боялся их, например, королевский двор в первые годы революции, и оно иной раз проявляло некоторую небрежность по отношению к ним. Персонал национальных мануфактур пережил именно в эти годы самые острые страдания, и финансовый кризис был, конечно, главной, но едва ли всегда единственной их причиной. Министерство внутренних дел в период полного обесценения ассигнаций, а затем мандатов давало рабочим одну прибавку за другой, но эта помощь в значительной мере оставалась, как сказано, чисто иллюзорной, и когда с весны (март — апрель) 1797 г. звонкая монета (начавшая появляться в обороте уже с середины 1796 г.) заменила мандаты, то правительство систематически целыми месяцами стало задерживать выдачу рабочим платы и ничего не платило даже за те произведения, которые именно в этот год в обильном количестве отбирала из национальных мануфактур для собственных нужд (подарков представителям иностранных государств, украшения дворцов и т. п.). При всем недостатке финансовых средств у Директории находились в эти годы на многое такое, что более терпело отлагательства, суммы, которые в несколько раз превышали издержки на национальные мануфактуры.
Конечно, далеко не в первые же месяцы Консульства поправилось отчаянное положение рабочих. Для севрских рабочих время Консульства ознаменовалось катастрофой — массовым увольнением рабочих во имя экономии. Но в общем для рабочих остальных национальных мануфактур и для оставшихся севрских рабочих эпоха, начавшая упорядочение финансов, не могла не быть ео ipso временем улучшения их материального быта. Что же касается до тенденций всеми мерами поддерживать «дисциплину», «субординацию», «добрый порядок и спокойствие», то в этом отношении Консульство, конечно, продолжало дело Директории…
