Евгений Тарле - Сочинения — Том I
Прежде всего мы должны заметить, что даже история производства таких objets de luxe, как произведения национальных мануфактур, показывает нам, что скорее правы исследователи вроде Жореса, склонные не признавать существования одинаково острого торгово-промышленного кризиса в первые годы революции, нежели те, которые весь революционный период с первого момента до последнего изображают в виде одного непрерывного коммерческого и индустриального разгрома. Оказывается, что даже те отрасли индустрии, которыми занимались национальные мануфактуры и которые согласно всем суждениям a priori не могли за весь революционный период знать ничего, кроме полного разорения, даже эти отрасли индустрии после действительно крутого понижения сбыта в 1789 г., в 1790–1791 гг. в общем еще не были в таком отчаянном положении, как впоследствии; и потом эти годы (1790 и 1791) вспоминались как сравнительно удовлетворительные. В 1792–1793 гг. кризис резко обостряется, и с этих пор мануфактуры уже не выходят из крайне затруднительного, временами совершенно бедственного состояния. При этом нужно только" отметить в виде исключения, что Севрская мануфактура в 1796 г. и начале 1797 г. несколько поправила на короткое время свои дела. Вполне очевидно, что если революционная буря 1789 г. нанесла крайне серьезный удар сбыту предметов роскоши, то только начавшаяся в 1792 г. война с коалицией повела за собой вместе с закрытием внешних рынков если не полное прекращение сбыта этих товаров, то самое грозное обострение кризиса, начавшегося в 1789 г. и несколько приостановившегося в 1790–1791 гг.
Таков общий фон, на котором развертывается рисуемая нашими документами картина положения рабочих за это десятилетие. Мы замечаем далее, что первый год революции не отражается сколько-нибудь явственно на положении и настроении рабочих, но в 1790 г. всюду начинается борьба за свои профессиональные интересы. Борьба эта, которую довольно глухо обрисовывают наши источники, ведется в общем (если не считать некоторых эксцессов в Бове) в мирных формах, но настойчиво. Рабочие выбирают особых уполномоченных, дают им полное право говорить с начальством от имени всех товарищей, и эти переговоры кончаются всюду, где решение дела зависит непосредственно от главного начальства (т. е. всюду, кроме Бове), полной победой рабочих к началу 1791 г. Затем, 1791 год и первые месяцы 1792 г. проходят более или менее спокойно. После 10 августа 1792 г. положение становится очень трудным ввиду денежных затруднений казны. Ролан стремится отнять у рабочих то, что они получили в конце 1790 г. и начале 1791 г., во имя интересов экономии, и рабочие не только не предпринимают борьбы, но даже среди них не всегда находится достаточно единодушия, чтобы воздержаться от заявлений о своей покорности, которые прямо вредят всякой попытке их товарищей отстоять общее дело. Рабочие покоряются из страха быть изгнанными, как некоторые из них заявляли спустя несколько месяцев. Таких примеров неособенной крепости товарищеских уз читатель нашей работы найдет вообще не только на одной какой-нибудь из национальных мануфактур и не только в 1792 г. Повторяя то, что уже было высказано нами раньше, скажем, что едва ли не всюду, где общие шаги рабочих по тому или иному поводу были сопряжены с некоторым риском, дело не обходилось без более или менее явственно отразившегося в документах разногласия. Но вот наступает 1793 год, и вскоре господство монтаньяров становится на очереди дня. Рабочие сохраняют то, что хотел у них отнять Ролан; революция, переживавшая самый демократический свой период, делает за них то, что они сами не могли сделать. Рабочие являются на некоторое время господами положения, они кое-где устраняют прежнее начальство, они же местами входят через своих выборных в состав новой администрации. Выдвигаются наиболее революционно настроенные и наиболее энергичные люди, которым подчиняются остальные. Но наступает термидорианская реакция, и участие рабочих в администрации мануфактур прекращается само собой, без малейших следов борьбы и даже какого бы то ни было ясно выраженного неудовольствия со стороны рабочих. С 1793 г., а особенно с 1794–1795 гг. все помыслы рабочих безраздельно поглощены отчаянным материальным положением. Сбыта нет, а правительственная помощь крайне недостаточна ввиду обесценения ассигнаций, и никакие прибавки не помогают вследствие того, что это обесценение быстро прогрессирует. В 1795 г. начинается раздача съестных припасов натурой, но это только ослабляет, а не устраняет бедствий рабочих, ибо, во-первых, продукты часто бывают очень плохого качества, а во-вторых, остается вопрос об одежде и о целой массе других предметов первой необходимости, которые купить за ассигнации нет никакой возможности. На эту раздачу съестных припасов тем не менее и администрация мануфактур, и рабочие смотрят как на якорь спасения, и когда в 1796 г. правительство отменяет эту раздачу, то директоры мануфактур всякими способами и уловками стараются продолжить ее еще на несколько месяцев. Со второй половины 1796 г. часть жалованья выдается уже звонкой монетой, а с весны 1797 г. звонкая монета окончательно входит в обиход. Начинается новая серия бедствий для рабочих, ибо теперь правительство целыми месяцами задерживает уплату и ставит рабочих в истинно отчаянное положение. Без хлеба, без одежды, без кредита они доведены до полной нищеты и истощения. Постепенное улучшение финансов государства уже после падения Директории вывело национальные мануфактуры из этого положения.
2
Таково в общем было материальное положение этих нескольких сот человек, история которых в эпоху революции нам рассказана архивными документами подробнее, нежели история всего остального рабочего класса. Каково же было политическое настроение их в эти критические годы? Никаких следов сколько-нибудь живого, активного интереса к политическим событиям и идеям мы среди рабочих национальных мастерских почти не видим (если не считать двух-трех фактов) вплоть до падения монархии. Только с осени 1792 г. и особенно в 1793 г., и то больше всего одни лишь севрские рабочие проявляют интерес к общественным делам, участвуют в местном революционном комитете и т. д. С начала же термидорианской реакции снова и уже окончательно исчезают всякие следы активного интереса к политике. Для них правительственная власть есть прежде всего работодатель, всемогущий хозяин, ein Brotherr, как выражаются в Германии, от которого они всецело зависят. Самым почтительным образом в одинаково горячих выражениях обращаются они обыкновенно и к d’Angiviller, и к Национальному собранию, и к Ролану, и к Конвенту, и к комиссии земледелия и искусств, и к Директории, и к Люсьену Бонапарту, и к Наполеону Бонапарту. Все это начальство они называют своими отцами и благодетелями и попутно выражают преданность тому режиму, представителем которого является их адресат. Но нужно отметить, что старый, предреволюционный порядок всегда и неизменно вызывает у них самое решительное осуждение, и по-видимому они не противопоставляют один революционный режим другому, а всякий революционный режим или все режимы революции противополагают этому ненавистному старому порядку «времени деспотизма». Мы бы сказали, что если вообще было у рабочих национальных мануфактур хоть одно твердое политическое убеждение, то это было отрицательное отношение к дореволюционному порядку вещей. В общем же полная, беспрекословная покорность по отношению к установленным властям может считаться типичной для всех рабочих национальных мануфактур. За все десятилетие, нас интересующее, собственно только один раз, в 1790 г., на всех национальных мануфактурах рабочие не столько просили, сколько требовали уступок (хотя и старались по возможности хранить вполне почтительный тон) и кое-где даже прибегали к насильственному образу действий. После этого времени какие бы то ни было проявления желания не только просить, но и бороться за исполнение своих просьб почти вовсе исчезают: отстаивание воскресного отдыха (вместо decadi) на Севрской мануфактуре является совершенным исключением. Нужно повторить то, что уже было нами отмечено в предшествующем изложении: едва ли не всегда в тех случаях, когда дело шло о каком-либо риске, когда требовался и был особенно необходим стойкий образ действий, далеко не все рабочие проявляли товарищеские чувства. Попытки организоваться можно отметить для 1790 г., когда местами рабочие выбирали своих «комиссаров» для объяснений с начальством. В 1793 г. представители центральной власти делали несомненные усилия организовать рабочих и ввести их выборных в административные советы, в которых эти выборные вместе с дирекцией решали бы дела, интересующие рабочих.
