Эдуард Кондратов - По багровой тропе в Эльдорадо
Скорее бы… Не знаю, сколько времени смогу я еще продержаться без пищи. Наверное, дней пять или шесть. Но как другие, как Хуан, старый Мальдонадо, Хоанес, Ильянес, Педро, Овьедо? Как Апуати? Правда, она утверждает, что, как и любой индеец, легко переносит голод. Но так ли это? Какая жалость, что я не могу сейчас увидеть ее — каноэ кажутся с бригантины точками среди волн. Жива ли она, моя Апуати?..
Задумавшись, я совсем забылся и вдруг почувствовал сильный удар в бок.
— Блас!.. — прохрипел мне в ухо Ильянес и снова толкнул меня локтем. — Ты слышишь, Блас?.. Барабаны!..
Я прислушался: только плеск волн да тихие стоны больною Хуана Буэно — больше ничего… Видно, Ильянесу померещилось.
— Спи, — равнодушно сказал я ему. — Спи и не мешай другим… Никаких бараба…
Глухие отрывистые звуки заставили меня умолкнуть не договорив. Сердце бешено заколотилось.
— Слушайте! — Пронзительный вопль, раздавшийся с кормы, мог разбудить и мертвецов.
— Да очнитесь же! Барабаны!!! — Это звонкий голос Хуана де Аревало несется над бригантиной.
Через секунду уже никто не оставался спокойным. Даже те, кто днем едва передвигался на четвереньках, вскочили на ноги, забегали по бригантине. Радостные восклицания, крики, топот, бессмысленный смех слились в нестройный гул. Но вот сквозь шум пробился властный голос Франсиско де Орельяны:
— Тихо! Приказываю замолчать!
Когда тишина была восстановлена, капитан торжественно произнес:
— Братья! Если слух не обманул вас — это значит, что мы у цели. Еще раз мы избежали неминуемой гибели, и нет у меня теперь сомнения, что покровительство свыше охраняет нас. Будем же готовы ко всему: и к битве, и к миру. Разойдитесь по своим местам, позаботьтесь об оружии, будьте внимательны и осторожны. Пусть дозорные меняются через каждый час. Кристобаль де Сеговия, проследи за этим…
Остаток дня мы провели в напряженном ожидании. Вглядываясь вдаль до боли в глазах, мы ждали, что вот-вот среди буйной зелени берегов мелькнут крыши индейских хижин или хотя бы какие-нибудь незначительные признаки присутствия людей. Мы забыли о голоде, не обращали внимания на полчища москитов и жалящих нас мух, даже больные почувствовали себя намного лучше. Они прильнули к бортам и тоже всматривались в проносящиеся мимо бесконечные заросли.
Так прошел день. Под вечер капитан распорядился пришвартовать «Сан-Педро» к берегу, чтобы пополнить запасы провизии какими-нибудь съедобными кореньями, которые, быть может, удастся отыскать. Когда мы высаживались на берег — слабые, измученные, худые, как скелеты, — я не видел прежнего ликования на изможденных лицах. Однако никто не желал терять надежду на спасение: возбужденно переговариваясь, солдаты еще и еще раз вспоминали обстоятельства, при каких были услышаны звуки барабанов, неестественно громко смеялись, радовались скорому избавлению от мук голода. Но мне казалось, что они уже не верят в возможность спасения и. лишь хотят убедить самих себя, заглушить шутками и смехом тревогу и тоску в своем сердце.
Увидев, что к берегу подошли все наши каноэ и что Апуати уже высадилась на сушу, я подошел к ней. Она грустно улыбнулась мне. Выглядела девушка очень плохо, гораздо хуже, чем раньше, когда я в последний раз видел ее.
— Апуати, — ласково сказал я. — Скоро кончатся наши мучения. — Ты слышала барабаны, Апуати? Бум-бум-бум!..
Я присел на корточки и быстро нарисовал прутом на песке индейца, бьющего в барабан.
— Бум! Бум! — повторил я и жестом пояснил ей, что слышал звуки барабанов.
Глаза Апуати стали еще печальнее.
— Нет… — произнесла она по-испански и отрицательно покачала головой. Затем взяла у меня прут, стерла босой ступней мой рисунок и неумело нарисовала вместо него несколько рыб.
— Бум-бум! — она показала мне на них, а потом — на реку. — Они… Рыбы 19. Люди — нет… Они…
Я чуть было не рассмеялся: безгласные рыбы, и вдруг такой поклеп на них… Апуати, наверное, шутит.
Девушка, заметив мое недоверие, обиделась и гордо подняла голову. Глаза ее налились слезами.
— Блас! — сказала она с горечью в голосе и пальцем указала в сторону, откуда мы приплыли. — Там… дома… Рыбы — бум! бум!.. Апуати сказала…
Она медленно повернулась и пошла от меня прочь. Плечи ее вздрагивали. Я бросился за девушкой, обнял ее и утешил, как мог. Теперь я не мог не поверить юной индианке: я знал ее кристальную правдивость. А поверив, почувствовал, что отчаяние снова овладевает мной: ведь если услышанные нами звуки издавали не люди, а всего лишь неведомые нам рыбы, это значило, что надежды на спасение почти нет. Долго нам не продержаться.
Расставшись с Апуати, я нашел Франсиско де Орельяну и передал ему содержание своего разговора с девушкой. Капитан помрачнел и задумался.
— Блас де Медина, — жестко сказал он после минутного молчания. — Никому ни слова об этом. Только надежда поддерживает наших людей. Мы слышали барабаны, надеюсь, ты меня понял, Блас?
Я обещал молчать и сдержал свое слово.
Весь следующий день мы плыли мимо однообразной и бесконечной зеленой стены. Внезапный прилив сил, который мы ощутили накануне, покинул нас вместе с надеждой. Люди окончательно пали духом: бородатые, мужественные солдаты, не стесняясь, плакали, другие — грязно ругались и бросали весла, проклиная все на свете, третьи — молились, готовые проститься с жизнью. Сеньор Франсиско де Орельяна охрип, уговаривая нас сохранять крепость духа и не впадать в отчаяние. Он убеждал, он шутил, он пытался разбудить в нас гордость и тщеславие, но на этот раз слова его имели мало успеха: даже Хуан де Аревало, всегда безгранично веривший в Орельяну, с нескрываемым сомнением выслушивал теперь заверения капитана. Каждому было ясно, что гибели нам не избежать. Сам я нисколько не сомневался в этом, и лишь обида, что умереть мне придется не в честном бою, а мучительной и бесславной голодной смертью, угнетала меня.
Спустились сумерки, дрожащая лунная дорожка легла на воду. Закутавшись в рваные индейские плащи, мы с Хуаном молча лежали на палубе. Чтобы не чувствовать рези в желудке, я пытался уснуть, но не мог: грустные мысли о своей неудавшейся жизни не шли из головы. Что успел я сделать за свои семнадцать лет? Ничего. Быть может, останься я в Испании, из меня мог выйти пусть скромный, но достойный человек, который сумел бы принести своей родине какую-то, хотя бы маленькую пользу. Но я пустился в погоню за великими подвигами, за героическими делами, а что вышло из этого? Мечты остались мечтами, и вот, так ничего и не свершив, я уйду теперь из этого мира не как герой, а как бездомная собака, издохшая от голода…
