Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)
Во дворцах мужи скоро лишаются бодрости, и я повел своих юношей в горы. Поначалу они шли неохотно: элевсинцы – люди равнин и презирают горы, а их скудную каменистую землю считают пригодной лишь для волков и разбойников. Я спросил тогда, что же они делают, когда соседи приходят красть скот, если не знают свои же порубежные земли. Они относились к набегам спокойно и нередко отпускали безнаказанными мегарийцев, стремившихся возместить собственные потери от истмийских разбойников.
– Значит, – объявил я, – есть только один выход: заставить их бояться нас больше, чем тех. – И повел юношей по скалам; потом мы завалили оленя и зажарили добычу возле горного ручья; все остались довольны дневным развлечением.
Однако на пути домой один из них сказал мне:
– Не рассказывай об этом, Керкион. А то в следующий раз тебя наверняка не пустят.
– О! – отвечал я, приподнимая брови. – И кто же на это осмелится, как ты думаешь?
Послышались шепотки, чей-то голос сказал:
– Ты что, дурак? Он же эллин!
А потом другой голос вежливо напомнил:
– Понимаешь, когда царь умирает до времени, случается беда.
Это было действительно так. В одной минойской песне рассказывалось, как в старинные времена один молодой царь не послушался царицы и отправился на охоту за кабаном; зверь убил его, и с тех пор анемоны покраснели от пролитой крови.[54] В том году погибли оливы, и никто не слыхал, чем все это закончилось.
Тем не менее на следующий день мы снова оказались в горах, и на следующий тоже. Элевсин лежит меж двух эллинских царств: когда юношам надоедает материнская власть, они охотно поглядывают на земли, где правят мужи. Поэтому мы уходили в горы, помалкивали и были довольны собой. Свои охотничьи трофеи, которые нельзя было принести во дворец, я раздавал как призы, но с осторожностью, чтобы их склонность к соперничеству не вызывала ссор. Так шло время; мы привыкли к речи друг друга и разговаривали на некоем греко-минойском наречии, сдобренном собственными шутками и словечками. Кроме нас, никто не понимал его.
Однажды, когда мы карабкались в гору, я услышал, как они перекликаются:
– Мальчишка-то потерялся! Где мальчишка, кто видел его?
Когда я появился перед ними, кто-то сказал:
– Да вот же он!
В Элевсине я примирился со многим, однако не собирался мириться с наглостью. Я шагнул вперед, напоминая себе, что выдал себя за девятнадцатилетнего, а самому старшему из них нет и двадцати одного, и объявил:
– Следующего, кто назовет меня мальчишкой, я убью.
Все замерли с открытыми ртами.
– Ну? – проговорил я. – Мы сейчас на границе. Тот, кто убьет меня, может бежать, или – если угодно – мое тело нетрудно сбросить со скалы и сказать, что я оступился. Я не стану прятаться под юбками богини, но сперва посмотрим, кто сумеет убить меня. Кто считает меня мальчишкой? Выходи и говори прямо.
Наступило молчание, а потом старший из юношей по имени Биас, уже обзаведшийся бородой, ответил:
– Но, Керкион, никто здесь не посмеет оскорбить тебя. Дело в ином.
Тут к нему присоединились и другие:
– Так мы зовем тебя между собой. Керкион – пустой звук, холодное слово… У всякого доброго царя было прозвище…
А один, всегда отважный и безрассудный, расхохотался:
– Это от любви к тебе, Керкион. Только скажи – и можешь иметь любого из нас.
Двое или трое – то ли в шутку, то ли всерьез – закричали, выражая свое согласие, ну а буквально в следующий миг одна пара затеяла драку.
Я развел задир и сделал вид, что считаю их слова простым дурачеством. Хотя все знают: минойцы не брезгуют этим и удивляться тут нечему. Так случается потому, что они ходят у юбок своих матерей, даже становясь мужчинами. Родительницы-то и супруг им подбирают. И тогда, поменяв одну юбку на другую, они отправляются в дом жены. Когда муж ведет подобную жизнь, юнец, которого он сам выбирает, который глядит на него снизу вверх и гордится его дружбой, дает ему больше оснований для гордости, чем женщины его дома. Так что незачем глядеть свысока на эту привычку, у всякого обычая есть корни; даже среди эллинов во время долгой войны, когда девушек не хватает, а пленниц в первую очередь забирают себе вожди, дружба между молодыми людьми становится нежнее, чем обычно.
Можно быть, как я, например, мужем только для жен и все же стремиться обзавестись друзьями и верными телохранителями. По молодости я не знал, как поступать с ними, если они сделаются назойливыми или докучливыми, но все-таки понял, что положение царя имеет некоторые преимущества.
– Вот что, – сказал я им. – В той земле, откуда я родом, имя есть и у царей. Меня зовут Тесей.
И они начали звать меня так, хотя это было против всяких обычаев.
Если бы я пожелал одного из них, интригам и кровопролитию не стало бы конца; я слыхал о том, что творилось при моих предшественниках. Они же проявляли заботу, и только. Немногие из них подкрепили бы свои слова делом, впрочем, другие считали это модой: у них были собственные друзья или такие девицы, с которыми матери не позволили бы им вступить в брак. С неприятностями подобного рода они являлись ко мне, и при возможности я улаживал их дела с царицей. Однако гордости мужа претит уговаривать женщину, не имея собственной власти. И, как в детстве, я принялся измышлять всякие дикие способы, чтобы доказать себе свою мужественность. Я жаждал войны, но на западе обитали мегарийцы, истинные друзья моего отца. А на востоке лежало его собственное царство.
Я уже изрядно наслышался о войнах с Мегарой из-за скота; некоторым из моих молодых людей возраст даже позволил поучаствовать в них. Сам царь Нис был уже слишком стар для войны, однако сын его Пилас умел драться за двоих. Из разных намеков и обмолвок я понял, что воины недолюбливают брата царицы. Никто не сомневался в храбрости Ксанфа, однако его считали излишне властным и жадным к добыче. В войске даже сложилась поговорка о «Ксанфовой доле».
Дед предупреждал меня: «Будь осторожен, проезжая через Мегару, не задевай никого и не ввязывайся в стычки. У твоего отца нет союзников надежнее царя Ниса, он брат твоей бабушки.[55] Во время войны с варварами за царство туда однажды бежал из Афин царь Пандион, да и твой отец родился в этом городе».
Осень приближалась, и слова эти всплывали в моей памяти. Наступала пора набегов – пока зима не перекроет пути. «Ну а в поле, – думалось мне, – последнее дело, если я не вызову на поединок этого Пиласа, тогда люди и впрямь начнут звать меня мальчишкой. Но с другой стороны, если он убьет меня – или я его, – мой отец все равно будет в проигрыше». И я начал страшиться войны, как страшится ее трусливый боец.
