Павел Комарницкий - Последний наказ
— Кирила, спрашивай быстро, ну!
Поп-расстрига быстро залопотал чего-то по-нерусски. Раненый молчал, свирепо щуря и без того узкие глаза. Потом сплюнул прямо на сапог Ратибора. Ответ ясен.
Ратибор на секунду заколебался. Ох, как не хочется… Он витязь, а не заплечных дел мастер.
Но в следующую секунду перед глазами встало видение — из снега тянутся скрюченные пальцы. И толпа русских баб, одетых в рваные мешки.
"Родненькие… не оставляйте нас обратно поганым на поругание"
И совсем близко — огромные чёрные глаза молодой княгини.
"О-ой… да как же… Рати-и…борушка, ой, не могу я-а-а!!!"
Витязь вынул кинжал. Двумя короткими ударами отсёк все пальцы уцелевшей руки татарина — не натворил бы чего — и отпустил прижатую сапогом руку. Татарин рычал и плевался. Не молчит — это хорошо… Не спеша подошел к лежашему рядом раненому, ещё подававшему признаки жизни. Стрела пробила голову, угодив в лицо, но крепкий малый всё ещё дышал, судорожно и часто.
Ратибор не спеша, уверенно освободил лежащего от доспехов. Равнодушно, как будто разделывал свинью, вскрыл грудную клетку ещё живого, запустил руку и вырвал сердце.
Когда Ратибор повернулся к татарину с пайцзой, глаза у того были совсем не узкие. Вполне даже нормальные глаза.
Ратибор вцепился зубами в трепещущее сердце. Только бы не вырвало!
— Спроси его — прожевав, сказал витязь — куда ехали и с чем.
— А-а…
— Спрашивай, кому говорят!!!
Поп-расстрига снова быстро залопотал, заикаясь. В поведении татарского разведчика (а может, гонца?) наметились положительные перемены. Он уже не рычал по-своему и не плевался, бешено щуря глаза. Но молчал.
Ратибор пожал плечами. Отбросив недоеденное, шагнул к лежавшему на снегу, наклонился…
И почему считают, будто у татар узкие глаза? Редкая сова может похвастать такими круглыми глазами.
Раненый быстро заговорил, в ужасе глядя на витязя, залитого кровью.
— Он говорит, господине, что ехал с приказом — выступать на Торжок, обложить немедля.
Неосторожно. Совсем неосторожно делает хан Батый. Имея за спиной сильную рать…
— Спроси его, как хан не боится идти на Торжок, ежели на плечах у него князь Георгий Владимирский с великой ратью?
Раненый снова залопотал, но глаза его уже приобрели нормальный размер. Правда, узкие глаза… И голос сразу изменился. Нехороший голос. Злорадный.
— Он говорит, господин мой — Кирилл сглотнул — что нет такой рати, чтобы одолеть непобедимое войско Повелителя Вселенной. Что посланы на Георгия великие силы, с ихним воеводой Бурундаем. Что как найдут, так и конец князю, и подмоги ему ниоткуда не будет, потому как разорили они уже все русские города, аж до самого Галича Мерьского. С чем и ехал.
Татарин вдруг засмеялся кудахтающим смехом, давясь и часто сглатывая. Снова заговорил.
— Ещё он говорит, Бату-хан возьмёт Новагород до весны.
Но Ратибор уже не слушал. Злорадный взгляд узких, нерусских глаз ещё не потух, но голос уже прервался, сменившись хрустом. Витязь медленно восстанавливал дыхание. Из горла посла торчала рукоять кинжала. Незачем слушать злобное враньё.
И тут Ратибора наконец вырвало. Любая выдержка имеет предел.
Витязь вновь подкинул дров в начавший вянуть огонь. Мало пользы. Морозный ночной воздух беспрепятственно затекал в избу, выдувая тепло. Холодно. Как холодно.
Ратибор невольно потянул на себя край подбитого мехом плаща. Стемнело, пора выходить. Куда?
Холодно. Морозный мрак затекал в самую душу, и нечем было изгнать его.
На миг единый почудилось — всё уже свершилось. Исполнилось задуманное проклятым ханом Батыем, и на всей земле Русской — только они двое. И не только в Русской земле — везде, до самого Последнего моря. И некуда идти. Везде будет одно и то же — обглоданные волками трупы, сожжённые руины и поганые двуногие звери, рыщущие в поисках ещё уцелевшей добычи.
Вот догорит огонь — и опустится Великая Тьма…
Витязь сжал зубы. Подбросил ещё дров. Пока огонь горит. Пока они живы.
Ратибор искоса посмотрел на княгиню. Молодая женщина держалась. Всё ещё держалась. Долго ли?
Огромные глаза княгини лихорадочно блестели. Он осторожно, очень осторожно взял её руки в свои. Она не отняла рук, но и не проронила ни звука. Чудеса иногда случаются, но ждать их повторения может лишь глупец.
Ратибор уже не скрипел зубами — челюсти свело намертво. Господи, прости, что опять я. Знаю, знаю, я обещал, что дальше сам… Но тут…
— Я знаю, что делать, Ратибор Вышатич — витязь вздрогнул, настолько спокойным, отрешённым был голос — надобно убить Бату-хана.
Витязь беспокойно поглядел в огромные чёрные глаза. Этого ещё не хватало… Господи, за что ей-то?..
— Думаешь, ума решилась с горя? — княгиня чуть усмехнулась — Нет, Вышатич. Здраво мыслю я, как никогда. Нету такой силы воинской, дабы победить татарскую орду. И неча переть на них грудью. Надо убить Бату-хана, иного выхода нет. Не будет его — и перегрызутся они, как зимние волки без вожака — она снова жёстко усмехнулась — или как наши князья. И порушится единство поганых, и будут они, как мы, поврозь. Тогда и конец им будет.
— … А я им говорю — глупые, не живут ведмеди на деревьях в дуплах. А греки знай своё долдонят — мол, ихний брат монах какой-то, имя вот забыл, самолично видал, как ведмедь в дупло спать лез, и о том в пергаменте отписал. Я смеюсь — это же он мёд жрал, глупые…
Кирилл Синица болтал, стуча зубами. Ратибор терпел, только чуть морщился. Впервые они остановились на ночлег ночью. Без проводника, по незнакомой местности, да ещё по такой, двигаться было возможно только днём.
… Ратибор хмурился, разглядывая стрелу, вынутую из пробитой руки. Острое, длинное, зазубренное жало. Хорошо, что стрела прошла насквозь, переломил — и всё.
Только вот древко татарской стрелы почему-то пахло тухлятиной. Отчего бы?
— Давай спать, Кирила. Завтра до свету встанем, может, сколько пройдём…
Поп-расстрига замолк, но зубы тихонько стучали. Плохо, ох, плохо. Витязь знал, что будет дальше. Озноб сменится жаром, раненая рука к утру станет толще ноги… Если завтра не найти доброй знахарки — участь Кирилла Синицы незавидна.
