Сергей Городников - Порученец Царя. Персиянка
Последнее замечание он произнёс горячо и тихо, перегнувшись над столом, задев грудью серебряную посуду. Гость молчал с выражением полного понимания. Затем тоже наклонился лицом к лицу Прозоровского, точно снюхивался с ним для полного доверия.
– А тебе Морозов, что в тайном письме предлагал?
– В каком письме? – отшатнулся от него воевода, и захрипел от волнения: – Кто тебе наболтал эту чушь?
Плосконос спокойно откинулся к спинке стула, как будто и сам не задавал вопроса и не слышал ответных слов.
– Ты ведь надеялся, царь тебе приказ даст на казаков ударить. На это рассчитывал? – И не дожидаясь, что скажет князь, продолжил: – Так надо теперь заставить их самих напасть на тебя, пока ещё сила есть. Я несколько суток плыл, имел время придумать кое-что для разных обстоятельств... – Голос его изменился пренебрежительной и злой насмешкой. – Разин, будто бы, от персиянки своей отлепиться не может. Слухи ходят, старшины его недовольны, перешёптываются, де, обабился. Так это, иль нет?
– Так-то, оно так, – неохотно отозвался воевода. – С такой любовь-девицей, кто ж не обабится? Я б на месте его, может, тоже предпочёл мять с ней постель, а не гоняться за добычей. – Он вдруг стал догадываться, что придумал собеседник и постепенно воодушевлялся. – Но ты прав. Власть она над ним имеет. И немалую. Даже свою прежнюю разбойную наглость попридушил в себе, только б ей нравиться. Верно, ты прикинул. Узнает она о возможности царского прощения злодея, сама его будет подзуживать примириться с государем. А уж нет козней, которых бабы не строили б ради тщеславия. Как бы ни любила, а уткнётся головой в подушку, и мысли змеями заклубятся, де, обласканный царём вчерашний разбойник женится на ней, и опять она не хуже княжны станет, да ещё, быть может, и боярыней русской. Ты старшин упомянул? Правильно. Они думаю, чуют. Боятся, выдаст он их головы за такое примирение, за бабью ласку. Отвечать ему на предложение царя надо, и без оттяжки. А выбор у него один. Либо они, либо она!
– Вот и я подумал так же... – со слабым кивком головы поддержал его Плосконос. Затем уставился в заблестевшие отсветами свечей зрачки Прозоровского. – Мне нужен человек в его окружении.
Воевода отвёл глаза, и продолжительное время не отвечал. Дав ему возможность обдумать свою просьбу, Плосконос уже потребовал ответа.
– У тебя должен быть такой, – сказал он вполголоса, но с твёрдой настойчивостью. – Не может быть, чтобы не было. Даже рядом с Христом был Иуда.
– Есть-то, есть, – нехотя признался воевода. – Да попусту им рисковать не хочу... На крайний случай держу. Что за дело придумал? Объясни. Может и рискну.
– Славное дело. Как раз... – Плосконос тут же посерьёзнел и отбросил пустословие. – Должно выгореть. Мне нужно встретиться с этим человеком. – Он опять наклонился над столом и понизил голос. – И срочно. Дело-то у нас общее, и отлагательств не терпит.
Воевода всё ещё раздумывал, соображал и прикидывал.
– Есть такой, – наконец повторился он. Затем хмуро предупредил: – Но деньги, стервец, большие любит и просит.
Плосконос откинулся на стуле и повеселел.
– А кто ж их не любит, большие-то? Может, ты не любишь? А? – Цыкнув зубом, он сыто зевнул. – Я поживу у тебя. Лучше, чтоб меня не видали днями. Мне лучше, как волку, ночами...
Воевода слегка пристукнул кулаком по столу.
– Что задумал, чёрт тебя возьми? – потребовал он разъяснения, багровея от гнева. – Говори!
Плосконос сощурился на огонь свечи.
– Лучше бы ты доверял мне... – сказал он. – Ну, хорошо. Слушай.
И он поведал о своём коварном замысле.
9. Тайны Заячьего острова
Ночь обещала быть ясной и как будто убаюкивала безветренной тишиной. С её наступлением многочисленные облики домов поглотили жителей людного и деловитого города, и только и напоминали об их погружающемся в сон существовании. Уже редко где в щели закрытых ставен пробивались блеклые отсветы горящих свечей, когда дремоту северного охвостья слободской улицы вдруг потревожили два скачущих всадника. За безжизненно мрачной, запущенной и никем не охраняемой заставой, как бегущие от опасности изгнанники, они пришпорили тёмных коней, быстро перевели их с рыси в галоп. Наезженная дорога серой и неровной лентой пролегла впереди них, обманчиво ужимаемая на границе видения и обочинами и куцым прибрежным пролеском. Иногда в просветах корявых ветвей пролеска мелькали блёски лунного сияния на широкой реке, и, казалось, та остановила течение и, как горожане, заснула в своём ложе между берегами.
Всадники поторапливали дробный перестук лошадиных копыт, пока самые последние знаки города не пропали далеко позади. Вскоре после этого сначала один стал замедлять бег скакуна, затем и второй перестал умело пришпоривать и подстёгивать аргамака, оглянулся назад, убедился, что никто их не выслеживал. Они дали животным возможность немного успокоить дыхание, потом вновь перевели их на скорую рысь. Второй за первым свернули с дороги, которая изогнулась вправо в обход протяжённого холма, удалились от неё к берегу, направляясь к мелкой поросли кустарников. Удача заставлял аргамака следовать за крупом и хвостом коня, на котором выгибал спину Антон, доверяя парню вести себя к цели поездки. Они обогнули холм и остановились возле корявой и игольчатой акации, растущей у самого края земляного обрыва. По примеру младшего товарища Удача спешился, завязал поводья на самой толстой ветке, а, глянув за обрыв, смог убедиться, что склон к речной заводи был довольно крутым. Следом за Антоном он спрыгнул на кручу и, срывая подошвой сапог глину склона, в прыжках от выступа к выступу быстро спустился к старым деревьям, как будто разгневанным великаном заваленным к речной заводи. Осторожно пригибаясь, они проникли под навес листвы и веток тяжёлых крон и оказались у самой воды.
– Вот. Он и есть, – присев на корточках, тихо, словно из опасения, что их могли подслушивать, сказал Антон. И дотронулся до тёмного, длиной в пять-шесть локтей, отруба нижней части старого дуба, вытащенного с обломками корней на тёмный сырой песок.
Все следы работы топора были давними, потемнели от времени, не выделялись в ночи. Антон подсунул под отруб обе руки, выгнулся и разом вырвал его из песка, легко перевернул дуплом кверху. В чёрном зеве естественного дупла, расширенного и углублённого в толстом стволе, он нащупал и высвободил из распорки короткое весло, тоже тёмное, очевидно, вырезанное тогда же, когда отрубался ствол. После чего отступил, чтобы Удача просунул в дупло руку и ощупью прикинул его размеры. Удовлетворённый мысленной прикидкой Удача помог парню столкнуть отруб на воду, под обвисающие ветви мелколиственной ивы.
