Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий
Между тем начальник ремонта доложил: рельсы искорежены, новых нет, шпалы расколоты в щепу — хоть снимай собственную «броню» на заплаты. И вообще — разве это дело: мороки хватит до вечера! Антимония!
Полупанов мрачно приказал машинисту:
— После каждых трех — оборот винта назад!
Канонирам при орудии:
— Меняй диспозицию — и шпарь!
Всем остальным:
— Свистать наверх!
Когда матросы сгрудились вокруг своего командира, Полупанов сказал:
— Вот что, братишки; резюме такое, что придется слазить с нашего «дредноута“” и переть пехтурой. Десяток хлопцев оставим пускай расстреляют все снаряды — зачем добру пропадать? А сами — с пулеметами, с карабинами — в цепь! Цепью пойдем и до самой Петлюры дойдем, чтоб я так жил?..
Матросы стали соскакивать с платформы, отвинчивать пулеметы.
Как раз в это время по ту сторону моста, на киевском берегу появился бронепоезд — и что это был за поезд! Посредине паровоз в броне «с головы до ног», спереди и сзади вагоны, закованные в сталь до земли, из четырех башен смотрят четыре орудия. Самый настоящий, но всей форме, бронепоезд! На бортах: сверкало желтым по голубому “”Слава Украине!»
У Полупанова даже мороз на коже прошел.
— Холера!.. — прямо задохнулся он. — Братишки! Даешь — пересадку!
— Какую «пересадку»? Говори толком, Андрей!
Полупанов рассердился на недогадливых:
— Захватить куколку и перекинуть на нее все барахло!
В этот момент мощный гайдамацкий бронепоезд дал залп из всех четырех башен — по нахальной матросской «самоделке».
— Вот–вот! — одобрил Полупанов. — Пускай себе гвоздит по нашему «дредноуту», а мы — сторонкой, сторонкой под теми вот горками да за плетнями — на абордаж! Был такой маневр — «абордаж» — еще на парусном флоте, в пиратские времена, а теперь по уставу не практикуется. Словом — врукопашную!.. Айда, хлопцы, пошли… Двум смертям не бывать!.. Пошли! Свобода или смерть!
Из–за киевских круч доносилась стрельба — с Печерска, с Подола, из центра: гайдамаки вершили в городе кровавую расправу. Вдоль железной дороги, под Байковой и Батыевой горами, гремело особенно громко: железнодорожники бились из последних сил.
Петлюровскому бронепоезду в обход — ложбиной между Выдубецким монастырем и Ветряными горами, как в пасть легендарного змия, полтысячи лет тому назад побежденного юным кожевником с Кожемяк под Щекавицей, — матросский десант, триста морячков–большевиков, двинулся в самое сердце растерзанного Киева.
Киевлянам на помощь.
Свобода или смерть!
4
В это же время из придеснянских боров, ниже села Погребы, но выше Троещины, выехал на коне Виталий Примаков.
Шагом, не спеша он перебрел лужок — кое–где между кочек, поросших лозняком, блестели озерца талых вод: неожиданная после крещенья оттепель давала себя знать — и остановился на самом берегу Днепра.
Повод он отпустил, конь наклонил голову и коснулся языком воды. Оттепель наступила внезапно, в течение одной ночи, и вода на Днепре пошла врхом. Кое–где у берегов лед откололся, а на фарватере были и проталины над быстриной.
Примаков натянул удила:
— Ну!..
Конь недовольно мотнул головой и ударил копытом: его мучила жажда после ночного перегона. Но Виталий уже стал настоящим кавалеристом: знал, что подпустить лошадь к воде можно лишь после основательной проводки.
Примаков посмотрел вперед, направо и налево.
Слева виднелась Троещина, а дальше Вигуровщина. Справа — недалеко и до Десны. Прямо был Киев.
Собственно, в этом месте, против Примакова, не поднимались киевские кручи, а лежали низменные окраины: Оболонь, Куреневка, Приорка.
Примаков поднял к глазам бинокль.
Сзади, выехав из лесу, брели лугом всадники: три–четыре сотни конных — примаковские червоные козаки. Остальные «червонцы», кто еще не добыл себе коней, тряслись далеко в лесу на повозках или скользили по лужам на санях.
В стеклышки бинокли Примаков видел: над киевскими кручами, между Софией и лаврой, рвалась в небе шрапнель. Порывы ветра доносили оттуда отголоски артиллерийского и пулеметного боя. Над Куреневкой, Приоркой и выше — Лукьяновкой — серая пелена неба висела спокойная, нерушимая, бесцветная. В этой части города боя не было.
Примаков раздумывал, не отрывая от глаз бинокля:
— Если, скажем, просочиться этой расселиной — называется, если не ошибаюсь. Бабий Яр, — то можно отрезать Приорку и Пущу с Сырцом от Куреневки и Подола. И выйти на Сырецкое поле. А оттуда пересечь Брест–Литовское шоссе.
Когда, вчера в Броварских лесах, в роскошной гостиной летней резиденции помещика Погенполя, где разместился штаб командующего наступлением Украинской советской армии, осуждался план взятия Киева, — Виталий Примаков так и сказал Юрко Коцюбинскому, тыча пальцем в карту:
— Вот сюда выйду, вот здесь перейду Днепр, вот так серпом врежусь в расположение вражеских сил!
Именно на это место, где он сейчас стоял, — тут течение Днепра сжимали песчаные холмы и кручи — Виталий и показывал; именно здесь, чуть повыше Куреневки, и собирался он переправиться через Днепр; именно туда, в устье мрачного Бабьего Яра, и собирался он направить свой отряд.
Но как это сейчас осуществить?
Вчера вечером стоил еще крепкий мороз, а сегодня с утра вдруг свалилась оттепель — три–четыре градуса тепла! Вода пошла верхом, по льду, лед у берега заливает водой, а на фарватере проталины и трещины. Если двинутся сразу четыре сотни коней, а за ними еще повозки и сани — этакая тяжесть! — выдержит ли лед, не проглотит ли Днепр смельчаков?..
— Как думаешь, Гречка? — спросил Примаков. — Выдержит?
Гречка сидел на коне твердо, будто три года войны не из башни дредноута стрелял, а носился верхом по всей Европе.
— Провалится… — хмуро ответил Тимофей Гречка.
Виталий вздохнул.
— А ты как думаешь, служивый?.. Как тебе в пехтуре доводилось.
Усатый унтер–офицер пожал плечами, поскреб затылок:
— Не случалось переходить по льду речек побольше, чем Збруч: летом там и курица вброд перейдет. А другие, которые завоеванные речки — Прут, Черемош, Быстрица, — так они же вроде горные, быстрой воды, и зимой не замерзают…
Виталий снова вздохнул… Что же делать?.. Не подводить же дружка Юрия, он и без того, бедняга, с Муравьевым… хлопот не оберется. Ерепенится господин полковник Муравьев, прется в Бонапарты–Наполеоны: уперся брать Киев только в лоб!.. Вот и толчется третий день на подступах к… Труханову острову. А киевляне гибнут. А повстанцы умирают на баррикадах…
Примаков хмурился, всматривался в Киев — и в бинокль и просто так, из–под руки. В Киеве надо быть безотлагательно! А если переходить… по одному, чтобы лед не треснул, то и до вечера не переправиться. Да и гайдамаки заметят передвижение и возьмут переправу под пулеметный обстрел, а то и раздолбают лед снарядами в кашу.
