Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами - Усканга Майнеке Франсиско
Бум индустрии кинематографии можно объяснить тем, что кино предлагало достойный продукт для публики, ищущей развлечений, но ограниченной финансово. Популярная поговорка описывала это так: «За десять пфеннигов мне забьют голову глупостями». Конечно, наибольшим спросом пользовались киноленты, помогающие уйти от реальности: легкие комедии, романтические драмы, приключенческие фильмы; также очень популярны были ленты про восхождения, прославлявшие альпинизм, лыжный спорт и борьбу со стихией. Кроме того, снимали произведения, имеющие художественную ценность и сделанные в русле модных эстетических тенденций, в особенности экспрессионизма. Некоторые из них отразили золотую эпоху немецкого кино: «Кабинет доктора Калигари» Роберта Вине, а через два года состоялась премьера уже упоминавшегося фильма «Носферату, симфония ужаса» Фридриха Мурнау и «Доктора Мабузе» Фрица Ланга.
После приостановки съемок, связанной с кризисом 1923 года, производство фильмов возобновилось с новой силой: Фриц Ланг в 1927 году создал свой второй шедевр, «Метрополис», предлагающий тревожный взгляд на город будущего. Обратившись к аналогичной теме, но рассматривая ее на современном материале, Вальтер Руттман в том же году выпустил фильм про Берлин, в котором великолепно сочетались визуальный и звуковой ряд: «Берлин – симфония большого города».
Синтез картинки и звука виделся панацеей, поиск которой на тот момент велся уже немало лет. В 1922 году при участии компании Tri-Ergon («Триэргон») был снят первый немецкий фильм с записью звука на кинопленку оптическим методом – «Сельская жизнь» – со звездной сценой, в которой петух кукарекал утром на куче навоза, а стадо свиней хрюкало хором. Надпись на афише предупреждала: «Звуковое кино вредит зрению и слуху». Конечно же фильм вызвал традиционное неприятие, сопровождающее все новое. Некоторые критики даже предсказывали упадок исполнительского искусства, а профсоюзы актеров опасались сокращения рабочих мест, в особенности для музыкантов оркестров, игравших во время показа фильмов.
Немое кино и звук сосуществовали на протяжении определенного количества лет, пока в июне 1929 года в монументальном берлинском зале Gloria Palast не состоялась премьера музыкальной драмы The Singing Fool («Поющий дурак»). Это был триумфальный успех, и в кратчайшие сроки коммерческие кинотеатры Берлина убрали из репертуара немые ленты. Гвоздь в крышку гроба немого кино забьет фильм «Голубой ангел», премьера которого пройдет через несколько месяцев все в том же кинотеатре: те немногочисленные зрители, которые еще испытывали ностальгию по немому кино, капитулировали, стоило Марлен Дитрих запеть песню Ich bin von Kopf bis Fuß auf Liebe eingestellt (название песни не так просто перевести: буквальный перевод – «Я с головы до пят сотворена для любви»), написанную Фридрихом Холлендером.
Кинотеатр Gloria Palast был одним из тех «дворцов оптических изображений», в котором устраивались премьерные показы кинохитов. Он занимал два нижних этажа Романского дома I, сразу над кафе Regina (которое в те времена называлось Trumpf). Безусловно, те четверо молодых людей, о которых я упоминал ранее, часто в нем бывали. Также весьма вероятно, что в июне 1929 года они присутствовали на премьере фильма «Поющий дурак», или же видели его сразу после премьеры; не зря же они были заядлыми киноманами и почти каждый день проводили послеобеденное время на расположенной поблизости веранде «Романского кафе». Все четверо были евреями, приехали с востока и мечтали о карьере в кинематографе. На веранде кафе они планировали свой дебют.
Самый молодой был уроженцем Жешува, маленького городка на границе Австро-Венгерской империи. Он начал изучать право в Вене, но вскоре увлекся миром кино и убедил родителей отпустить его в Париж, где окончил «Техническую школу фотографии и кинематографии» (ETPC). Получив диплом, он переехал в Берлин, где принялся работать оператором на съемках различных немых фильмов. Именно такой должна была стать его роль в новом проекте. Ему исполнилось двадцать два года, у него были каштановые волосы, заостренные черты лица, изящный нос и лукавый взгляд. Звали его Альфред Циннеман, но все называли его Фред.
Еще одному посетителю вскоре должно было исполнится двадцать три года. Он был низкого роста, крепко сложенным, с открытым лбом и с таким же лукавым взглядом, как у Фреда, а еще он тоже родился в городке на окраине Австро-Венгерской империи и учился в Вене, но, в отличие от Циннемана, увлекся журналистикой. Несколько лет он проработал репортером бульварной газеты Die Stunde, но мечтой его оставался Берлин, куда он и переехал без гроша в кармане. Вначале гонораров за публикации не хватало на жизнь, и он подрабатывал по ночам в отеле Eden танцором, развлекающим элегантных дам. Кроме того, он писал сценарии для кино в качестве «литературного негра», и вот теперь ему подвернулась возможность написать сценарий под собственными именем: Самуил Уайлдер. Друзья звали его Билли.
Третий был на два года старше Билли; он родился в моравском городе Оломоуц, также входившем в необъятную Австро-Венгерскую империю. Изучал сценографию в Венской академии прикладных искусств и участвовал в создании таких фильмов, как «Голем», «Содом и Гоморра» и «Нибелунги». Затем сопровождал Макса Рейнхардта во время гастролей в Соединенные Штаты. Какое-то время он оставался в Голливуде и работал на студию Universal. Затем принимал участие в съемках фильма «Восход солнца» Ф. В. Мурнау; его имя – Эдгар Г. Ульмер – появлялось в финальных титрах в том числе как имя художественного руководителя. Он был высоким, темноволосым и кудрявым, с задумчивым взглядом. Обладая бо́льшим опытом в кино, чем все остальные, в новом проекте он должен был стать ассистентом режиссера.
Четвертый приближался к своему тридцатилетию. Он был высок и худ, с преждевременной плешью и детской улыбкой. Уроженец Дрездена, он изучал актерское мастерство у знаменитого Эриха Понто – будущего Доктора Винкеля из шедевра «Третий человек», а позже присоединился к труппе бродячего театра. Вернувшись в Дрезнен, поначалу работал бухгалтером в банке, затем основал издательство, выпускал журнал и был монтажером фильмов, спродюсированных его дядей, Генрихом Небенцалем, владельцем кинокомпании Nero-Film AG. Дядя одолжил денег на проект, чтобы он мог снять свой фильм как режиссер. Звали его Роберт Сьодмак.
У фильма уже было название: Menschen am Sonntag. Стоит сказать, что при переводе фразы на испанский язык возникли некоторые трудности – в итоге фильм известен в Испании под названием Los hombres del domingo («Воскресные мужчины»), но это не слишком точный перевод. Во-первых, потому что слово Menschen переведено как «мужчины», а не «люди». Кроме того, было бы точнее перевести слово Sonntag как «обычное воскресенье», поскольку в фильме рассказывается о жизни группы молодых людей обоего пола в обычный воскресный день в Берлине.
Главная проблема заключалась в том, что пять тысяч марок, одолженных дядей Роберта, – слишком малая сумма для осуществления задуманного. Тогда молодые люди решили снять немой фильм с актерами-любителями, которые должны были играть самих себя: Анни – манекенщицу, кем она и была в реальной жизни; Эрвин – таксиста; Бригитте – продавщицу пластинок; Кристл – тоже модель и статистку в кино, а Вольфганг – виноторговца. Только в двух, очень коротких, сценах сыграли профессиональные актеры: Валеска Герт и Курт Геррон, завсегдатаи кафе. Поскольку на неделе актеры работали, съемки проводились по воскресеньям. Они были исключительно натурными: авторы успокаивали себя тем, что это подчеркивало реализм картины. Одним из объектов съемки была веранда «Романского кафе». Фиринг ничего за это не брал.
Сцена в «Романском кафе» – одна из первых в фильме. Вольфганг, виноторговец, знакомится на улице с моделью Кристл, которая, как кажется, потерялась или кого-то ждет, и приглашает ее чем-нибудь угоститься на веранде кафе. Они садятся в плетеные кресла и начинают игру в соблазнение: взгляды, улыбочки, проба эмоций… Подходит официант с подносом, на котором стоит вазочка с мороженым, чашка кофе и два стакана воды. Она берет чашку, отпивает глоток; он спрашивает этим дерзким берлинским тоном (диалог появляется в виде титров): «Неприятно быть брошенной, правда? Каков он, блондин или брюнет?» Она, с короткой стрижкой, вызывающим взглядом и на все на том же Berliner Schnauze – берлинском диалекте – отвечает: «Не блондин и не брюнет. И никто меня не бросал». Он кидает на нее взгляд, перед которым, предположительно, она не должна устоять, и начинает с помощью ложечки поглощать мороженое из креманки. Она отодвигает кофе и кокетливо улыбается. В этот момент девушка замечает, что в одном из стаканов плавает гусеница. Он осторожно достает гусеницу, кладет ее на поднос и сбрызгивает водой. Гусеница встряхивается, оба смеются. Так заканчивается сцена.
