Понсон дю Террайль - Смерть дикаря
Тут герцогу припомнилась сгоревшая рукопись, и он не мог больше сомневаться, что Цампа с намерением поджег комнату.
— Я тотчас же прогоню этого негодяя! — сказал он в порыве негодования.
— Не делайте этого ни под каким видом! — возразил Вантюр.
— Отчего?
— Потому что он может быть полезен вам.
— Полезен… такой негодяй? Вантюр улыбнулся.
— Если бы ваше сиятельство, — сказал он, — пожили подобно мне с мошенниками, так вы бы узнали, какую пользу можно извлечь из тайного врага.
— Делайте, что хотите, — проговорил герцог.
— Извините, ваше сиятельство, но вы будете делать то, что я вам скажу.
— Хорошо, говорите.
— Идите в спальню и ложитесь в постель. Когда войдет камердинер, то притворитесь, что вы в сильном отчаянии.
— А потом?
— Больше ничего. Я беру на себя Цампу.
— Должен ли я писать герцогу де Салландрера?
— Нет.
— Но ведь он уезжает?
— Пусть едет!
— Я не понимаю…
— И не нужно, — ответил дерзко Вантюр, сознавая, что становится необходимым герцогу. — Я знаю, что нужно делать. Притом же вашему сиятельству небезызвестно, что мне будет очень выгодно, если вы женитесь на сеньорите Концепчьоне.
— Совершенно справедливо, — заметил герцог, начиная глубоко и слепо верить в своего помощника, который явился к нему так неожиданно.
Он ушел из конюшни вместе с Вантюрем. Через несколько минут туда пришел Цампа и, подойдя к конюху, таинственно подмигнул ему.
— Ну что? — спросил он.
— Дело сделано, — ответил конюх.
— Тебе отказали?
— Наотрез.
— Очень хорошо. Я поговорю о тебе с герцогом, и он опять возьмет тебя через неделю! Вот твои десять луидоров.
Конюх положил деньги в карман и, посмотрев на Цампу, спросил:
— На кой черт обещали вы мне десять луидоров?
— Я хочу поставить на твое место своего родственника.
— А! Ну а если он не сойдет с него через неделю?
— Сойдет, так как его сделают кучером вместо англичанина, которому откажут.
Конюх вполне удовольствовался этим объяснением и отвесил Цампе низкий поклон.
Почти в это самое время Рокамболь сидел у сэра Вильямса и рассказывал ему о своем свидании с Концепчьоной и о сцене, происшедшей между молодой девушкой и герцогом де Шато-Мальи в присутствии ее отца, спрятанного в уборной.
«Следовательно, Шато-Мальи положительно пропал?» — написал Вильямс на доске.
— Окончательно, чему доказательством служит письмо, написанное вчера вечером герцогом де Салландрера.
«А Концепчьона уверена, что отец повезет ее во Франш-Конте?»
— Еще бы, вот его письмо к моему вселюбезнейшему и глупейшему зятю Фабьену.
И Рокамболь прочитал следующее послание:
«Любезный виконт!
Вчера я не смог сказать вам утвердительно, когда я поеду осмотреть ваш замок в Франш-Конте, который нравится мне во всех отношениях.
Но теперь я могу свободно располагать собою, а моя жена и дочь будут в восторге, если ваша супруга поедет с нами».
— Ну, что по-твоему? — спросил хвастливо Рокамболь.
Вместо ответа сэр Вильямс написал: «Ты виделся с Фабьеном?»
— Только что.
«Что же он сказал тебе?»
— Он и Бланш готовы ехать хоть завтра. Оба они принимают во мне слишком большое участие.
«Фабьен писал герцогу?» — появилось на доске.
— Писал.
«Когда ты увидишься с Концепчьоной?»
— Сегодня вечером.
Сэр Вильямс на минуту задумался и потом написал. «О Вантюре все еще ничего не слышно?»
— Ничего. И это-то меня сильно тревожит.
«Так же, как и меня… Он уже раз обманул нас, так, пожалуй, обманет и еще раз».
— Немудрено…
«К счастью, ему будет очень трудно догадаться о наших делах… Баккара в отъезде».
— Правда.
«Но на всякий случай нам все-таки нужно покончить с герцогом».
Рокамболь вздрогнул.
— А! — пробормотал он, — я все-таки надеюсь, что ты сообщишь мне свои планы, так как ты не хочешь, чтобы я ехал с Фабьеном, а настаиваешь, чтобы я завтра же поступил конюхом в Шато-Мальи.
«Правда».
— Но отчего же это?
«Оттого, что ты такой большой ветреник, которому можно доверить какой-либо план только при самом его исполнении».
— Спасибо за доверие!
«Сегодня отдохни, как истый джентльмен, который может сорить деньгами. Отправляйся завтракать к своей сестрице».
— Ладно, а потом? «Поезжай покататься».
— Затем?
«В клуб, играть в карты».
— Но ты, кажется, смеешься надо мной, дядя? «После обеда зайди ко мне, и я объясню тебе, зачем герцогу де Шато-Мальи нужен конюх… до свидания!»
— Прощай, дядя!
Рокамболь пожал от всего сердца руку своего безобразного ментора и ушел к виконтессе д'Асмолль, которая сидела в это время за завтраком.
— Можно задать тебе маленький вопрос? — спросил его Фабьен, когда Рокамболь сел за стол.
— Конечно.
— Ты, кажется, желал, чтобы я продал замок Го-Па герцогу де Салландрера?
— Да.
— А теперь желаешь, чтобы мы ехали туда же, чтобы принять герцога?
—Да.
— Собственно потому, что с ним едет Концепчьона?
— Разумеется.
— Так почему же ты не едешь с нами?
— Я приеду после вас дней через пять.
— Все это очень странно!
— Нисколько. В мое отсутствие вы успеете поговорить обо мне.
Виконтесса поняла его и улыбнулась.
— Брат — большой дипломат, — проговорила она, — он назначает вас своим посланником.
Рокамболь в точности выполнил программу сэра Вильямса, то есть катался в Булонском лесу, обедал дома и затем снова вечером был у своего ментора.
В этот самый вечер, часов в одиннадцать, по бульвару Инвалидов шел тряпичник с корзинкой за спиной и фонарем в руке.
— Никто не может вообразить, — ворчал он про себя, — как полезно людям моей категории ходить часто по театрам, где можно поучиться вдоволь. Если бы я не видел Фредерика-Леметра в роли тряпичника, то, конечно, не сумел бы составить себе этот приличествующий настоящему случаю костюм. Теперь же я — самый безукоризненный артист в лохмотьях.
И тряпичник окинул самодовольным взглядом свои лохмотья.
Благодаря этому костюму Вантюру удалось увидать, как в полночь в сад герцога де Салландрера прошел какой-то ливрейный лакей и через час вышел оттуда обратно в сопровождении негра Концепчьоны.
Лакей протянул руку негру и сказал: «Вот, возьмите себе». — «Покорно благодарю, господин маркиз», — ответил негр с почтительным поклоном.
Калитка опять затворилась, и лакей, выйдя на бульвар, споткнулся о Вантюра.
— Пьяница! — проворчал он, продолжая свой путь.
— Черт бы тебя побрал! — прошептал Вантюр, приподымаясь. — На этот раз ты не потрудился, любезный, переменить свой голос, и я узнал его. А! Ты лакей, ты изволишь ходить по ночам через калитки и тебя величают маркизом. Черт бы тебя побрал!
