Роберт Сервис - Аргонавты 98-го года. Скиталец
— Берна, — сказал я сурово, — посмотрите на меня? — Она повиновалась. — Берна, скажите мне, во имя всего, что для вас чисто и свято, любите ли вы меня? — Она молча отвела глаза. — Нет, Берна, вы не любите меня. Вы боитесь. Это не та любовь, о которой вы мечтали. Это не ваш идеал. Это будет благодарность и дружба, что-то вроде любви, но не тот могучий ослепительный свет, не та страсть, которая возносит до небес или низвергает в ад.
— Почем я знаю, может быть это придет со временем. Я очень хорошо отношусь к вам. Я всегда думаю о вас. Я буду вам верной и преданной женой.
— Я это знаю, Берна, но вы не любите, не любите меня. Видите, дорогая, это совсем другое. Вы можете прекрасно относиться ко мне до второго пришествия, но это не будет любовь. Это не будет та любовь, о которой я мечтал, которую я рисовал себе, по которой тосковал. — В то время как я говорил все это, моя совесть язвительно шептала: «О, глупец, трус, лицемерный низкий трус. Эта девушка прибегает к тебе, к твоей чести, рыцарству, мужеству, а ты прячешься за стену условности». Тем не менее я продолжал: — Вы, может быть, полюбите меня со временем, но нам следует немного подождать, крошка. Право, это будет благоразумней. Я очень, очень расположен к вам, но не знаю, люблю ли вас той великой любовью, какой любят люди. Нельзя ли нам немного подождать, Берна? Я буду смотреть за вами, дорогая. Не будет ли этого достаточно пока? — Она освободилась из моих объятий.
— Да, я думаю, что этого будет достаточно. О, я никогда не прошу себе, что сказала вам это. Я не должна была делать этого, но я была в таком отчаянии. Вы не знаете, что это значило для меня. Пожалуйста, забудьте это, неправда ли?
— Нет, Берна, я никогда не забуду этого и всегда буду благословлять вас за то, что вы это сказали. Верьте мне, дорогая, все будет хорошо. Дела обстоят не так уж плохо. Я буду следить, чтобы никто не причинил вам вреда, и любовь придет к нам обоим. Та любовь, которая означает жизнь и смерть, ненависть и обожание, упоение и муку, величайшая сила в мире. О, дорогая, верьте мне. Мы так мало знаем друг друга, подождем только еще немного.
— Да, хорошо, еще немного. — Ее голос был слаб и буззвучен. Она высвободилась. — Теперь спокойной ночи, они могут спохватиться. — Прежде чем я понял это, она исчезла между палатками, оставив меня во мраке, с сердцем, полным сомнений, угрызений и тоски. О, лицемерный, низкий трус!
ГЛАВА XII
Весна в Юконе! Величественные горы, увенчанные вечными снегами; страстные полуночные напевы птиц. От ласковых звезд до стеблей травы наполненный сиянием воздух; мир, насыщенный радостью; земля, сверкающая, как драгоценный камень, и девственно прелестная. После владычества долгой, долгой ночи весна врывается с внезапной пропитанной солнцем радостью и совершает по земле свое лучезарное шествие. Стыдливый изумруд облекает долины, окрыляет высоты, пушистые вербы трепещут у озер и рек. Дикий крокус наполняет ложбины фиолетовым сумраком. Волоча свои последние изорванные в лохмотья снежные знамена, зима угрюмо отступает. Быть может, я покажусь чересчур чувствительным, но у меня бывают минуты вдохновения, когда трава кажется мне зеленее, а небо глубже, чем всем другим людям. Я отдаю свое сердце восторгу и упоению. Я настраиваюсь созвучно торжественным гимнам Творенья. Я атом хвалы. Я живу, и потому ликую.
Только гиперболами могу я описывать эту золотую весну, когда мы плыли по залитым солнцем водам Беннетского озера. Никогда я не чувствовал такой радости. Вместе с нами плыла огромная веселая толпа, снова устремив глаза на Эльдорадо своих грез. Возбужденные умы беспорядочно бредили, сердца бились мужественно, надежды были крепки. Жестокий путь по Земле был забыт. Чистая светлая вода шаловливо плескалась о борт лодки. Приятный ветер дул сзади. Сильные люди открывали грудь и глубоко вдыхали его. Да, это были сильные. Те, которым север сохранил жизнь, закаленные, окрепшие, приспособленные, избранные в искусе, испытанные в пути. Песни радости звучали в ночном воздухе. Зоркие и осторожные люди распевали обрывки песен, работая на веслах; банджо, мандолины, скрипки и флейты смешивались в безумный хаос. Снова великая наступающая чичакская армия шумно устремилась вперед, но на этот раз с радостью и весельем. Величавая тихая ночь была всегда светла. Величавые голубые озера, безмятежно спокойные, величавые горы — неизменно торжественны. В светлом небе прозрачная бледная луна извинялась за свое присутствие. Мир был великой совершенной симфонией, которую не мог нарушить даже надвигавшийся прилив Аргонавтов. Из тех, кто выехал с нами, лишь немногие добрались так далеко. Из них Мервин и Хьюсон успели значительно опередить нас. То были победители пути, достойные стать в ряды мужей Великого Севера, сынов долины Юкона. Где-то во флотилии находились банковский клерк, Маркс и Бульгамер. Винкельштейны же выехали на три дня раньше нас.
— Эти евреи умеют устраиваться как никто, — комментировал Блудный Сын. — Они открыли ресторан «Элит» в Беннете и заработали состояние на своих бобах, муке и свинине. Мадам готовила, старик составлял счета, а девочка прислуживала у столиков. Они наскребли кучу денег и теперь отправились в Даусон в славной крепкой маленькой плоскодонке.
Я всматривался вперед, надеясь, что мы не сегодня-завтра догоним их плоскодонку, ибо не переставал думать о Берне. Временами я бранил себя за то, что отпустил ее так легко, и потом вновь радовался, что не позволил сердцу закружиться с головой. Ибо я начинал задумываться над тем, не отдал ли я ей уже своего сердца, отдал легко, добровольно, безусловно? При одной мысли об этом меня охватывал необыкновенный трепет радости. В этой девушке слилось для меня все прекрасное, любимое и нежное.
Теперь мы неслись к озеру Тагиш. Подставив ветру свою седую голову, со стихами псалма на губах, Блаженный Джим правил рулем на сильном солнцепеке. Его лицо сияло радостью. В глазах светилось блаженное упование. Перегнувшись через борт, Блудный Сын волочил сеть с приманкой, чтобы поймать чудовищную форель, которая водится на этой глубине. Банка Варенья, как бы чувствуя отвращение к этому вынужденному бездействию, дремал на корме. Пока он спал, я рассматривал его породистые ноздри, его тонкие, горько сжатые губы и обнаженные загорелые руки, татуированные странными знаками. Как он следил за чистотой своих зубов и ногтей! На нем лежала печать происхождения. В каких дивных странах он успел побывать? Какие прекрасные, очаровательные женщины грустили о нем в далекой Англии?
О, эти волшебные дни, залитые солнцем, необъятное небо, гигантские горы, неистовая армия удальцов, непобежденных суровым величием!
