Георг Эберс - Клеопатра
Арсиноя получила больше, чем могла ожидать, тем не менее она чувствовала себя оскорбленной до глубины души. Она приняла Цезаря, как царица, и ожидала от него всего. Но вот явилась ненавистная сестра, и, как всегда, Арсиноя была забыта ради Клеопатры.
Этого она не могла перенести и вместе с Ганимедом, своим другом и, как я уже сказал, хорошим воином, бежала из дворца к врагам диктатора.
Тогда начались упорные сражения на суше и на море, битвы на улицах города из-за воды, борьба с пожаром, истребившим часть Брухейона и библиотеки. Но, изнемогая от жажды, едва избежав потопления, теснимый со всех сторон с неумолимой ненавистью, Цезарь стоял непоколебимо, а когда молодой царь собрал войско, разбил его в открытом поле. Вы знаете, что мальчик утонул во время бегства?
В борьбе и опасностях, среди потоков крови и звона оружия прошло полгода, прежде чем Цезарь и Клеопатра смогли пожать плоды своей общей работы. Затем диктатор сделал ее царицей Египта, назначив соправителем младшего брата, еще ребенка. Арсиное он подарил жизнь, но отправил ее в Италию.
Война сменилась миром. Теперь, конечно, диктатору следовало отправиться в Рим, куда призывали его дела и обязанности государственного человека; но он оставался в Александрии еще три месяца.
Кому известна жизнь честолюбивого Юлия, кто знает, как дорого могло бы обойтись ему это промедление, тот, конечно, разведет руками и спросит: «Как мог он потратить это драгоценное время на увеселительную поездку со своей возлюбленной к храму Исиды на южной границе Египта?» Но так оно и было; я сам сопровождал их на втором корабле и не только видел их вместе, но и принимал участие в их пирах и беседах…
— Эта поездка по Нилу, — перебила Барина, — представляется мне волшебной сказкой, когда я вспоминаю о шелковых парусах Клеопатры, встречавшей Антония на Кидне.
— Нет, нет, — возразил Архибий. — Наполнять жизнь чувственными мимолетными наслаждениями, этому она научилась позднее, для Антония. Цезарь требовал большего. Ее ум доставлял ему высшие наслаждения.
Он помолчал немного и продолжал:
— Конечно, не сразу приобрела она умение возбуждать Антония все новыми и новыми наслаждениями, и так изо дня в день, в течение многих лет, никогда не утомляя и не пресыщая его.
— И такую задачу, — воскликнула молодая женщина, — взяло на себя существо, искавшее высшего блага в душевном покое!
— Да, — заметил Архибий задумчивым тоном. — Но так и должно было случиться. Веселье сделалось целью ее жизни. Пока страсти еще дремали в ней, она находила высшее благо в душевном покое. Но пришла пора, когда покой оказался недостижимым, а между тем стремление к счастью укоренилось в ней. Наставления моего отца запали в душу будущей царицы.
Но он в своем уединении понимал и мог осуществить учение о высшем благе в понимании учителя. Между тем от Афин до Кирены, от Эпикура до Аристиппа только один шаг. В конце концов она забыла, что чувственные наслаждения вовсе не составляют высшего блага по учению Эпикура. Блаженство в понимании Эпикура нисколько не уменьшится оттого, что будешь питаться хлебом и водой.
Тем не менее она продолжала считать себя его ученицей, и много позднее, когда Антоний отправился на войну с парфянами, Клеопатра, оставшись одна, снова начала мечтать о душевном спокойствии. Но государственные дела, дети, женитьба Антония, которого она давно уже считала своим, на Октавии, Анубис, маги и египетское учение о загробной жизни, а главное — жгучее честолюбие, неугасающая жажда быть любимой и первой среди первых…
Тут его перебил слуга, явившийся с известием, что корабль готов к отплытию.
VII
Архибий так погрузился в воспоминания о прошлом, что не сразу сообразил, в чем дело. Опомнившись, он поспешно спросил у хозяек, когда они рассчитывают выехать из Александрии.
Береника не решалась оставить в Александрии больного брата; Барине хотелось повидать перед отъездом Диона. Притом же обеим не терпелось дождаться известий о войске и флоте. Поэтому они просили отсрочки на несколько дней, но Архибий возразил и решительно потребовал, чтобы они приготовились к отъезду вечером следующего дня. Его галера будет ожидать их на Мареотийском озере, а для того чтобы отвезти их туда с вещами и рабынями, которых они захотят взять, будут присланы повозки.
Тут он смягчился, напомнил женщинам, какие печальные недоразумения могут возникнуть из-за промедления, извинился за свою резкость, объясняя ее необходимостью торопиться, пожал им руки и ушел, сделав вид, что не слышит Барины, которая все-таки хотела просить его об отсрочке.
Вскоре он достиг Большой гавани.
Полная луна озаряла осеннюю ночь, играя и переливаясь в волнах. Вероятно, в открытом море было неспокойно. Это было заметно по раскачиванию кораблей, стоявших на якоре в заливе, образованном частью берега перед великолепным храмом Посейдона и узкой косой, выдававшейся далеко в море. На конце ее возвышался небольшой храм, построенный Клеопатрой после случайного замечания Антония, чтобы удивить его.
Другой храм из белого мрамора сверкал на острове Антиродосе у выхода из гавани, а подальше светился яркий огонь. Он горел на знаменитом маяке острова Фарос [44]. Длинные языки пламени, колеблемые ветром, переливались на волнах, то вспыхивая, то угасая.
Несмотря на поздний час и резкий ветер, закидывавший плащи на головы прохожих и заставлявший женщин крепко придерживать платье, в гавани было людно. Правда, торговля уже прекратилась, но много народу стеклось в гавань узнать новости или приветствовать первый корабль победоносного флота (так как победа Антония над Октавианом считалась несомненной).
Блюстители порядка наблюдали за гаванью, и в момент прибытия Архибия отряд сирийских всадников направлялся из казармы по южной оконечности Лохиады к храму Посейдона.
Тут, а не в гавани Эвноста, отделенной широкой дамбой, связывавшей материк с островом Фарос, приставали царские корабли. Вокруг нее были расположены дворцы и арсеналы, и здесь, прежде чем где бы то ни было, должны были быть известны все новости.
Вторая гавань была отведена для торговли, но теперь кораблям было запрещено останавливаться в ней, чтобы помешать распространению ложных слухов.
Конечно, в настоящую минуту и в большой гавани трудно было ожидать новых известий, потому что узкий вход ее замыкала цепь, тянувшаяся от Фароса к Alveus Steganus [45] на противолежащей скале. Но в случае прибытия государственного корабля с важной вестью, ее могли разомкнуть. Этого-то и ожидала собравшаяся на берегу толпа.
Многие явились с ночных пирушек, из харчевен, кабаков или ночных собраний мистических сект, но напряженное ожидание убивало их веселость, и Архибий всюду видел тревожные, нахмуренные лица.
