Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень со львом
Незнакомцы были одеты во все белое. Кроме штанов, на каждом имелся балахон средней длины из белого сукна, а на голове — белый же куколь с четырьмя дырками: две для глаз, одна для носа и одна для рта. В левой руке все они держали крест, а в правой — треххвостый бич с шипами на конце. Один из них приблизился к детям.
— Кто вы такие?
Он был крив на один глаз, через дыру в капюшоне виднелась пустая глазница. Превозмогая ужас, Франсуа рассказал, как они заблудились после смерти их матери, потеряв все, что у них было. Незнакомец кивнул своим куколем.
— А ты знаешь, кто мы такие?
Жан и Франсуа отрицательно замотали головами.
— Я Мартен Гильом. Мы с братией ходим по дорогам и проливаем свою кровь во искупление наших грехов и к вящей славе Христовой. Покажите им свои спины, братья.
Остальные призраки повиновались. Франсуа и Жан вскрикнули: вся их плоть была сплошной кровоточащей раной, словно они продирались через колючие заросли или побывали в когтях дикого зверя.
Мартен Гильом продолжил:
— Сам Бог научил нас, как поступать. Это сказано в письме, которое ангел принес во храм святого Петра в Иерусалиме, а наши паломники передали мне. В том письме велено было набрать ровно тридцать три человека на срок в тридцать три дня, точно по числу лет, прожитых Спасителем. Мы должны ходить по городам и весям и бичевать себя на площадях. Нам запрещено брать пищу собственными руками, говорить с женщинами и мыться иначе, как в лохани, поставленной на землю. Хотите пойти с нами, братики? Вы поможете нам питаться.
Франсуа поспешно согласился. Путешествуя вместе с этими чужаками, они, возможно, не умрут с голоду, и, кто знает, может быть, даже вернутся домой. И они с братом двинулись вслед за своими странными попутчиками.
Тогда, в середине 1349 года, сообщества, подобные этому, попадались сотнями, а может, и тысячами. Они скитались из конца в конец по всей Франции. Флагелланты — «бичующиеся» — были порождением чудовищного психологического шока, вызванного эпидемией — «черной Смертью», или «поветрием», как ее тогда называли. Они утверждали, что не рискуют заболеть сами и, более того, своим самоистязанием способны прогнать болезнь. Поэтому повсюду они встречали радушный прием. Запуганное население готово было ухватиться за любую, сколь угодно малую надежду. А при виде бичеваний люди получали даже некоторое удовольствие. Ведь с того самого времени, как началась чума, они не имели никаких других развлечений. И все же ни Церковь, ни королевская власть не могли приветствовать это еретическое движение и расценивали флагеллантов не иначе, как возмутителей спокойствия.
Следуя за бичующимися, Франсуа и Жан прошли через множество деревень. Они ни о чем не думали, просто шли вперед, и все. Так продолжалось до тех пор, пока они не добрались до городка, чуть более крупного, чем селения, попадавшиеся им раньше.
Все началось, как обычно. Флагелланты остановились на главной площади, окруженные любопытствующими. По приказу Мартена Гильома они сняли суконные балахоны. Шестнадцать из них легли на землю, а шестнадцать других встали над ними с бичами в руках. Мартен Гильом, который держался как полководец перед войсками, принялся читать нараспев:
Всыплем же друг другу, братья!
Ударим сильней по нашей мерзкой плоти!
В память о великом страдании Христовом
И о его жалостной смерти;
О том, как он схвачен был злобным народом,
И предан, и продан, и судим облыжно…
В память о муках его пречистой плоти
Ударим сильнее, ударим, братья!
Шестнадцать человек взмахнули бичами и, хором повторив за вожаком: «Ударим!», хлестнули лежавших. Так повторилось тридцать три раза. Затем они поменялись местами со своими товарищами и тоже получили тридцать три удара. Наконец все тридцать три, выстроившись в ряд, стегали Мартена Гильома, который сам нанес себе последний удар.
Закончив бичевание, флагелланты вновь облачились в балахоны. Мартен Гильом потребовал тишины, заявив, что хочет сообщить что-то очень важное.
Но вдруг из толпы зрителей выступило новое действующее лицо. Это был длинный и худой молодой человек с дорожной сумой за плечами. Рядом с котомкой болтался и музыкальный инструмент — виола. Одним прыжком он оказался перед Мартеном Гильомом.
— Каждый в свой черед, братцы. Вы свое представление уже дали, пора и честь знать. Теперь я постараюсь. Зовут меня Жиль, а прозвище — Бедовый, это от слова «беда», значит. Так что я Бедовый Жиль. Я трувер.
По рядам присутствующих пробежала волна любопытства.
Бедовый Жиль продолжал:
— Да, я трувер, но, прежде всего я — художник. И своим искусством я обязан моему учителю. А знаете, кто мой учитель? Мессир Мертвяк! Кто из вас слыхал, кто такой мессир Мертвяк?
Никто не ответил.
— О, это самый великий художник всех времен! Это он первый заставил плясать мертвецов. Как? Идемте за мной в церковь, я вам покажу.
Франсуа, Жан, все зеваки городка и даже флагелланты, которых тоже влекло любопытство, последовали за Бедовым Жилем в церковь. Трувер-живописец выбрал стену, недавно побеленную известью, вынул из своей котомки кусок древесного угля и начал рисовать.
— Глядите, как пляшут мертвяки, это их мессир Мертвяк научил! Смотрите, как они смеются, как вертятся. Это мертвякова пляска, пляска мессира Мертвяка!
Франсуа и Жан, как зачарованные, следили за движениями художника. Под его пальцами и впрямь появлялись скелеты, пускаясь в бешеный перепляс. Просто какое-то чудо! Казалось, скелеты действительно кривляются на стене церкви, насмехаясь над глупостью и страхами живых и приглашая к себе в круг. Это было так, словно — да, да! — словно мертвые стали вдруг живыми! Зрители попятились назад. Закончив, Бедовый Жиль повернулся к ним.
— Ну, какое название мы дадим этому шедевру?
Жан, стоявший в первом ряду, ответил спокойным голосом:
— Triumphus mortis.
Трувер посмотрел на него с удивлением.
— Вы только взгляните на него! Такой юный, такой тощий, а уже по-латыни знает! Кто же научил тебя латыни, а, маленький всезнайка?
— Один монах.
— И кем же ты собираешься стать со всей твоей латынью?
— Мертвецом.
— Ишь ты. Верно отвечаешь, монашек! Остроумия у тебя даже побольше, чем у меня самого. Ладно, пусть его будет «Triumphus mortis»!
Написав эти два слова под рисунком, Бедовый Жиль достал из-за спины виолу.
— А теперь сыграем! Сами услышите, под какую музыку они пляшут!
И он стал играть, пощипывая струны длинными пальцами с сухой, почти механической виртуозностью. Это была довольно расхожая мелодия — тема классической ронды, хороводного танца, которую трувер неустанно повторял, холодно, бездушно, все быстрее и быстрее. И вскоре уже не оставалось никаких сомнений: это и впрямь никак не могло быть музыкой живых людей, это был настоящий танец мертвецов, пляска смерти, музыка, которую мертвые слушают днем, лежа в своих могилах, и под которую ночью пускаются в пляс…
