Рафаэль Сабатини - Белларион
КНИГА ВТОРАЯ
Глава I. ЧУДО С СОБАКАМИ
Вечер следующего после побега из тюрьмы Касале дня застал Беллариона в небольшом городке Виджевано, где он решил остановиться на ночь, и, долго проворочавшись на жесткой постели скромной гостиницы, он принял решение сначала посетить Милан и лишь затем отправиться в Павию изучать богословие у знаменитого Хрисолариса. Слава этого великого города, североитальянского Рима, всегда волновала его воображение, а деяния Джангалеаццо Висконти[49], благодаря которому Миланское герцогство достигло неслыханного прежде процветания, едва ли кого могли оставить равнодушным.
Во времена его правления там совершенствовались ремесла; ткачи посылали свои изделия из шелка и шерсти в Венецию, Францию, Нидерланды и Англию; продукцию миланских оружейников покупала вся Европа, а торговля лошадьми и упитанными ломбардскими коровами приносила миланцам колоссальные доходы. Богатства всего цивилизованного мира накапливались в Милане, и неудивительно, что банковское дело достигло высокой степени развития, и вряд ли нашелся бы в Европе крупный город, в котором не было бы Ломбардской улицы, а золотые дукаты с изображением первого герцога Миланского служили своего рода денежным эталоном, применявшимся в купеческих расчетах и торговых сделках. Установленные Джангалеаццо законы хотя и носили отпечаток жестокости, неизбежной для той эпохи, когда человеческая жизнь ценилась дешево, являлись, однако, достаточно мудрыми, и герцог следил за тем, чтобы они применялись справедливо; с проницательностью, совершенно не свойственной своему веку, он устанавливал такие налоги, которые позволяли ему сосредоточивать в своих руках огромные средства и в то же время не разоряли его подданных. Свое богатство он тратил с поразительной расточительностью, привлекая к себе лучших архитекторов, художников и музыкантов, и создал вокруг себя настолько утонченную атмосферу, что грубые французы и еще более невежественные англичане, окунувшись в нее, не могли чувствовать себя иначе чем варварами. Другой крупной статьей расходов была армия, в рядах которой служили самые способные солдаты Европы. С ее помощью, равно как и посредством успешных интриг, он низложил пару десятков крупных и мелких правителей, так что кольца змея — миланского герба — раскинулись от Альп до Абруцских Апеннин[50], охватывая почти всю Северную Италию и своей протяженностью подтверждая претензии Джангалеаццо на королевский титул.
Но судьба распорядилась иначе, и когда соответствующие регалии были уже приготовлены, свирепствовавшая в Италии чума внезапно оборвала жизнь прославленного герцога. У него осталось двое наследников — тринадцатилетний Джанмария и двенадцатилетний Филиппе Мария, которые до своего совершеннолетия должны были находиться под опекой назначенного лично герцогом совета, состоявшего из его кондотьеров[51] и герцогини Катарины.
Однако начало правления совета характеризовалось смутой и раздорами. Многочисленные враги Милана увидели в смерти Джангалеаццо шанс поправить свои дела, а знаменитые полководцы герцога — возможность урвать кусочек его обширных территорий для себя лично. Всего лишь пяти лет оказалось достаточно, чтобы труды Джангалеаццо, по крупицам собравшего Миланское герцогство, пошли прахом, и к этому сроку из всех членов опекунского совета лишь двое — Фачино Кане и Габриэлло, незаконнорожденный сын герцога, сохранили верность завещанию Джангалеаццо.
Итак, на другое утро Белларион переправился в рыбачьей лодке через широкую реку Тичино и направился в сторону местечка Аббиатеграссо, на границе охотничьих угодий миланских правителей, откуда было рукой подать до самого Милана. Однако, не пройдя и нескольких миль по пыльной каменистой дороге, он натер себе ноги и свернул на тропинку, окольным путем бегущую среди изумрудных лугов и редких рощиц. Он споро зашагал по ней, напевая в такт ходьбе, чтобы поднять свое невеселое настроение, как вдруг возбужденные крики, конский топот и лай собак заставили его остановиться и внимательно оглядеться. Подозрительные звуки доносились из-за леска, раскинувшегося на противоположном берегу узкой речной протоки, вдоль которой он держал свой путь, и пока он осматривался, кто-то в коричневом мелькнул среди деревьев и устремился по пологому склону к воде. Беглец едва успел преодолеть половину расстояния, отделявшего его от реки, как на опушке появились три огромные гончие, молча мчавшиеся по его следу, а затем многочисленная кавалькада всадников, возглавляемая роскошно одетым юношей, непрестанно подстрекавшим собак. Шикарные камзолы доброй половины его спутников выдавали в них придворных, а остальные, судя по их простым кожаным одеждам, были слугами, двое из которых держали на привязи шестерых заливающихся лаем псов. Рядом с юношей на огромной лошади ехал похожий на солдата черноволосый чернобородый гигант, яростно щелкавший хлыстом с длинным ремнем, побуждая гончих к более решительным действиям.
Однако обуреваемый ужасом беглец летел как на крыльях и успел прыгнуть в воду, прежде чем собаки настигли его. Из последних сил он торопливо поплыл через реку, и Белларион, не задумываясь о последствиях, движимый одним лишь чувством жалости к несчастному, подбежал к тому месту, где тот должен был ступить на берег, и подал ему руку, помогая взобраться на скользкий глиняный откос.
— Да вознаградит вас Бог, синьор, — выдохнул он и вновь повторил с неожиданной горячностью: — Да вознаградит вас Бог.
Он обессиленно рухнул ниц, но Белларион не видел этого — поспешно вытащив кинжал, он приготовился встретить нападение собак. С первой из них он разделался довольно легко, успев вонзить ей лезвие в глотку, прежде чем та успела вскарабкаться на берег; вторая разделила судьбу первой, но третья — огромный черный зверь с желтыми подпалинами — сумела каким-то образом найти точку опоры на мокрой глине, с угрожающим рычанием прыгнула на Беллариона и сбила его с ног. Инстинктивно закрыв левой рукой горло, чтобы уберечься от страшных клыков, он правой рукой ударил кинжалом гончую в живот и, когда та, взвыв от боли, чуть подалась назад, нанес еще один удар, на этот раз в сердце. Корчившаяся в агонии собака придавила Беллариона к земле всей своей тяжестью, и горячая кровь, хлеставшая из ее ран, залила его с головы до пят. Он с трудом оттолкнул прочь ее безжизненное тело, весившее немногим меньше, чем тело человека, и медленно поднялся на ноги, боясь представить себе, что может за этим последовать.
А на другом берегу юноша в красном с серебром камзоле, не переставая, сыпал проклятьями.
