Вера Космолинская - Ветвь оливы
«Как, выходит, и для Дизака…» — подумал я. Диана права, между нами куда больше общего, чем можно представить.
Снова вошел Антуан. Едва открылась дверь, по комнате разлился сочный и теплый, дразнящий аромат запеченных с яблоками цыплят в душистых специях и свежей выпечки. Антуан водрузил поднос на стол между нами и, еще раз торжественно поклонившись, вышел.
— Кажется, у меня пропал аппетит, — заявил я мрачно.
— С какой стати?
— Понятия не имею, что он сделал с Нейтом. Как он заставил его к нему присоединиться? Переместиться навсегда в сознание человека, который его старше — а продолжительность жизни тут поменьше нашей, и Дизак не был генетической копией Нейта. И вообще никакой. Как он это сделал? Просто обманул? Как? Как заставил играть ему на руку? И зачем ему вообще был нужен Нейт через столько лет — если предположить, что сам он тут очень давно. Разве что, ему был нужен кто-то на подхвате, обладающий нужными знаниями, и кто мог бы оценить размах идеи перед самым наступлением? Почему он был уверен, что все пойдет гладко? Почему Нейт перед самым концом словно очнулся и попросил прощения? Что с ним такое было?
— Накладка сознаний, — сказал отец, смочив усы в большом серебряном кубке.
— ?
— Рауль не сказал тебе? Когда он был в двадцать седьмом веке, он обнаружил, что его сознание, наложенное на чужое, помогло его носителю начать приходить в себя. Правда, не окончательно. Но он начал вести себя нетипично. Стал проявлять больше личностных черт, правда, довольно низменного характера, так, будто в его программе появилась ошибка. Со стороны он казался бы почти нормальным. Только… гм… последней сволочью, и на самом деле, он был по-прежнему управляем со стороны. Он не очень любит это вспоминать.
— Ты хочешь сказать, что он просто тоже был отравлен?
— Судя по всему.
— Что ж… Собственно говоря и отец Франциск вел себя довольно нетипично…
— Ну вот, и даже без всяких накладок.
— Тем более, зачем он ему понадобился? Если он тут же подавил его личность?
— Но ведь не знания. Он решил, что ему пригодится кто-то, кто будет знать, почти так же много как он, чтобы быть ему полноценным помощником. И Нейт сыграл еще одну роль — спутал следы. Отвлек наше внимание. И мы уже не застали Клинора в начале его пути.
За стеной реальности толщиной в молекулу притаилось нечто или, вернее, ничто — температуры абсолютного нуля.
* * *— Не нужно, — мягко попросил Клинор. — Говоря о них, придавая им слишком много значения, вы придаете им силу.
— Кому это? — опешил я.
— Всей этой нечисти, — ответил он.
«Тьфу ты… — раздраженно подумал я, — вот уж заговаривать об этом всерьез — это точно значит придавать им силу…»
Уж не припомню, что нас потянуло тогда в эту авантюру — возвращаться вдвоем ночью через лес. Вероятно, у Клинора были свои причины для самоуверенности, не только неколебимая вера в небесную защиту. А мне показалось зазорным отставать от тихого благочестивого соседа, намеренного очертя голову двинуться в темную чащу. Но на полдороге я отпустил какую-то шуточку насчет нежити, в которую превращаются похороненные на перекрестках самоубийцы или испустившие дух в канаве неразумные путники — лучше ведь шутить о них, чем принимать всерьез, когда кругом ни души, почти кромешная тьма, над дорогой-то и дело замшелыми призраками проносятся совы, а сворачивать назад — слишком поздно..
— Бросьте! Это всего лишь шутка. Чтобы не заснуть в темноте.
— Шутка? Что же веселого в вашем страхе? — поинтересовался он кротко, и я с трудом подавил желание свернуть ему шею. — Только вера, спокойная и безмятежная, лишает нас страха.
— Разве что вера в крепкую сталь и неподмокший порох! — проворчал я уязвленно.
— Человек никогда не бывает избавлен от страха, — продолжал он после довольно-таки затянувшегося молчания, прерывающегося лишь перестуком копыт, конским фырканьем, душераздирающим скрипом ветвей, шумным хрустом веток по сторонам от дороги, тявканьем лисы или визгом какого-то мелкого зверька, угодившего кому-то в зубы. — Особенно, лишенный веры. Вам не кажется, что это очень печально?
— Очень печально, что на это, как правило, имеются причины, — ответил я недовольно. — Прекраснодушие — это чудесно, но чаще всего оно проистекает из обычной глупости.
Клинор тихо рассмеялся.
— Для вас обычен мир, в котором существует опасность. В котором все не доверяют друг другу и угрожают.
— Неужели вам знаком другой? Если да, то определенно это дивное царство обретается не на грешной земле.
— Верно, — вздохнул Клинор, подняв голову и взглянув на небо — над краешком сплетенных в черное кружево ветвей поднималась луна — лишь начавшая идти на убыль. Она посеребрила дорогу и ветви, залила все мерцающим молоком. Клинор подставил ее свету лицо, мечтательно, будто умываясь в призрачном светлом потоке и улыбнулся, зажмурившись, но когда он открыл глаза, они показались темными и жесткими, а в усмешке притаилось какое-то неприятное злорадство. — Это и есть истинное и верное Царство Небесное. Но скоро оно, наконец, настанет. На земле.
Он сказал это так твердо и уверенно, будто говорил о каком-то решенном и обычном деле.
— Когда-нибудь, несомненно.
Он даже не заметил иронии.
— Весь наш мир одержим дьяволом, — сказал он совершенно серьезно, чем чуть не насмешил меня. И кто тут говорит о нечисти? — Вы когда-нибудь задумывались об этом? Только подумайте, с начала и до конца история человечества — это история войн и братоубийства.
— Да. Что ж тут теперь поделаешь? — В его словах был странный оттенок, который я никак не мог распознать и определить. Слова были привычными и знакомыми, и в то же время, в них чудилось что-то чуждое, и только потому я не разозлился окончательно на эти банальности. — Полагаю, историю о Каине и Авеле вы знаете лучше меня. С начала времен и далее — навеки.
Он покачал головой.
— Все это можно исправить. — Ну разумеется, прекраснодушный недоумок…
Я и не подумал скрывать смешок.
— Знаете, что причиной всему злу, что есть в людях? — спросил он по-прежнему смертельно серьезно.
— И что же?
— Запретный плод. То, что зовут первородным грехом, и то, что не выполоть простым крещением. Плод познания добра и зла.
— Да неужели! Трудновато будет вернуть его опять на дерево. Слишком давно его съели.
— Глупости, — чопорно ответствовал Клинор. — Его можно вернуть иначе. Не спорю, это иносказание, но взяв однажды на себя право судить о добре и зле, всяк вершит этот суд как знает, скорый и неправый.
