Александр Дюма - Парижские могикане. Том 2
XII. ПОРТРЕТ ГОСПОДИНА РАПТА
Регина стояла на пороге павильона, положив руку на головку Пчелки.
Кого она ждала?
Может быть, не самого Петруса, но уж несомненно той минуты, когда он должен был появиться.
Петрус увидел ее издали.
У него подкосились ноги: он стал озираться по сторонам, соображая, за какое дерево ему ухватиться, на какую скамейку присесть. Однако усилием воли он, насколько мог, взял себя в руки, снял шляпу и провел рукой по бледному влажному лбу.
Девушка была так же бледна, как и он. На ее заплаканном лице ясно были видны следы бессонной ночи и слез.
По лицу Петруса было заметно, что он тоже провел эту ночь если и не в слезах, то без сна.
Они смотрели друг на друга скорее с любопытством, чем с удивлением. Казалось, каждый пытался угадать, что происходит в душе другого.
На губах Регины промелькнула грустная улыбка.
— Я вас ждала, сударь, — проговорила она голосом мелодичным, словно птичья трель.
— Ждали меня? — переспросил Петрус.
— Разве у нас с вами не назначен на сегодня сеанс? Может быть, вы не получили мою записку? Разве я не должна перед вами извиниться лично, после того как принесла письменные извинения?
— Извинения? — удивился Петрус.
— Разумеется! Мне следовало написать вам утром, а не вечером, чтобы не заставлять вас приходить напрасно. Однако я была так озабочена, что у меня это совсем вылетело из головы.
Петрус поклонился и стал ждать, когда Регина пригласит его в гостиную.
— Идем, идем, сестра! — поторопила ее Пчелка. — Ты же знаешь, что портрет должен быть закончен сегодня.
— Вот как? — с горечью обронил Петрус. — Значит, он должен быть закончен сегодня?
Жаркий румянец залил бледные щеки девушки и тут же исчез, подобно отблеску молнии.
— Не обращайте внимания на слова Пчелки, сударь. Должно быть, она слышала от кого-нибудь из тех, кто не имеет понятия о требованиях искусства, что портрет должен быть завершен непременно сегодня, и повторяет, что слышала.
— Я сделаю что смогу, мадемуазель, — пообещал Петрус, устраиваясь перед полотном, — и, если получится, за один сеанс избавлю вас от своего присутствия.
— Избавите меня, сударь? — переспросила Регина. — Я бы не удивилась, если бы вы сказали такое моей тетушке, маркизе де Латурнель. Но мне… Это несправедливо… Я бы даже сказала — жестоко! — со вздохом прибавила она.
— Простите меня, мадемуазель, — сказал Петрус.
Не имея сил сдерживаться, он прижал руку к груди со словами:
— Я так страдаю!
— Страдаете? — со странной улыбкой переспросила Регина, словно хотела сказать: «Ничего удивительного: я тоже страдаю!»
— Господин Петрус! — воскликнула Пчелка. — Я вам скажу кое-что приятное.
— Скажите, мадемуазель! — попросил Петрус, обрадованный возможностью отвлечься и услышать веселый детский лепет.
— Вчера вечером, пока Регина была за городом, отец приходил вместе с господином Раптом взглянуть на портрет сестры и остался очень доволен.
— Благодарю господина маршала за снисходительность, — проговорил Петрус.
— Вам бы следовало благодарить скорее господина Рапта, чем нашего отца, — заметила Пчелка, — потому что господин Рапт никогда ничем не бывает доволен, а портрет ему тоже очень понравился.
Петрус промолчал. Он вынул из кармана платок и вытер лоб.
При этом ужасном имени, прозвучавшем уже дважды, вся ненависть к графу, накопившаяся в душе Петруса за последние двое суток и на время утихшая было, вспыхнула с новой силой.
Регина заметила волнение Петруса и инстинктивно почувствовала, что оно вызвано словами девочки.
— Пчелка! — сказала она. — Я хочу пить! Будь любезна, принеси мне стакан воды.
Желая поскорее исполнить просьбу сестры, девочка бегом бросилась из гостиной.
В том состоянии духа, в котором находились молодые люди, молчание было бы весьма обременительно; Регина поспешила его нарушить и, не задумываясь, спросила:
— А чем вы, сударь, занимались вчера, не имея возможности работать над моим портретом?
— Прежде всего я навестил Рождественскую Розу.
— Малютку Рождественскую Розу? — оживилась Регина.
Потом прибавила тише:
— Значит, вы видели девочку?
— Да, — отвечал Петрус.
— А потом?
— Написал акварель.
— С нее?
— Нет, сюжет я придумал.
— Что за сюжет?
— О, тема весьма печальная!
— Неужели?
— Девушка хотела отравиться вместе с возлюбленным…
— Как?!
— … но ее удалось спасти, — продолжал Петрус, — а юноша умер.
— Боже мой!
— Я выбрал тот момент, когда, лежа на своей постели, она открывает глаза. Три ее подруги стоят вокруг кровати на коленях. В глубине комнаты молится монах-доминиканец, подняв глаза к небу.
Регина испуганно посмотрела на Петруса.
— Где эта акварель? — спросила она.
— Вот, пожалуйста, — сказал Петрус.
Он подал Регине свернутый трубочкой лист.
Регина развернула его и вскрикнула.
Петрус никогда не видел ни Фраголы, ни Кармелиты: на рисунке одна из них закрыла лицо руками, лицо другой скрывала тень от полога. Зато лица Регины, г-жи де Маранд и монаха, которые были Петрусу знакомы, поражали сходством с оригиналами.
Кроме того, мельчайшие подробности обстановки, на которые указал Петрусу Жан Робер, превращали для Регины этот рисунок в нечто необъяснимое, магическое, неслыханное.
Она взглянула на Петруса: тот продолжал работать или делал вид, что работает.
— Возьми, сестра, — сказала появившаяся в павильоне Пчелка, подходя на цыпочках, чтобы не расплескать воду, и протянула Регине стакан.
Девушка не могла расспрашивать Петруса в присутствии Пчелки; да и захотел ли бы Петрус давать какие бы то ни было объяснения?
Регина взяла стакан с водой и поднесла его к губам.
— Кроме того, что я навестил Рождественскую Розу и написал эту акварель, я узнал нечто такое, с чем вас искренне поздравляю, мадемуазель: вы выходите замуж за господина графа Рапта.
В наступившей тишине Петрус услышал, как зубы Регины застучали о край стакана, который она поднесла было ко рту. Она судорожно передала стакан Пчелке, расплескав половину его содержимого на платье.
Однако она справилась с волнением и ответила:
— Это правда. Вот и все.
Регина привлекла к себе Пчелку, словно искала у нее поддержку, опустила глаза и прижалась головой к ее белокурой головке.
В ее ответе, в ее движении было столько страдания, что Петрус понял: ему не следует больше ни о чем спрашивать. При звуке ее голоса он вздрогнул всем своим существом; он следил за тем, как голова Регины безвольно склонилась, словно увядающий цветок, и в этом положении замерла. Всем своим видом Регина будто хотела сказать: «Простите меня, друг мой, я тоже несчастлива, может быть, даже еще несчастнее, чем вы!»
