Мишель Зевако - Последняя схватка
— Вот видите, — шепнула Фауста Марии Медичи, — видите, как хорошо, что вы не стали вмешиваться. От этого было бы только хуже. А так король сам все исправил.
— И все равно, — прошипела Леонора, — я надеюсь, что вы, мадам, отчитаете его наедине, чтобы вашему сыну неповадно было устраивать такие возмутительные сцены.
— Будь спокойна, я с ним поговорю! — мрачно пообещала Мария Медичи.
Кончини приободрился. Удар был тяжелым, но ему, похоже, удалось отвести от себя беду. И его вполне удовлетворили милостивые слова короля… пока что удовлетворили. Маршал д'Анкр приосанился, улыбнулся и победоносно посмотрел на обманутых в своих ожиданиях врагов.
Но король сказал еще не все. Только что он улыбался Кончини, чтобы пролить бальзам на жгучие раны, нанесенные самолюбию фаворита. А теперь Людовик снова был серьезен. И продолжал:
— Но слова «проходимец», произнесенного по адресу де Пардальяна, я не прощаю. И предупреждаю вас, господин маршал, что я не успокоюсь, пока вы не извинитесь перед этим человеком. Лишь такой ценой вы сможете вернуть себе нашу милость.
Этого Кончини никак не ожидал. Он отпрянул и заскрежетал зубами, твердо решив, что скорее умрет на месте, чем пойдет на такое унижение.
Король сделал вид, что ничего не заметил. Он встал рядом с Пардальяном. Это заинтриговало и сильно смутило шевалье: он понял, что сейчас его будут публично хвалить, а он, в отличие от большинства людей, отнюдь не радовался и не гордился, когда превозносили его заслуги. Между тем король взял Пардальяна за руку. И торжественно, без малейшей запинки, что бывало с юным монархом лишь в минуты душевного подъема, в благоговейной тишине громко произнес совершенно неожиданную речь:
— Дамы и господа, королю Франции не зазорно лично представить вам господина шевалье де Пардальяна. Вы скажете, что это невиданная честь при нашем блистательном дворе? Я соглашусь с этим. Но если перед вами — легендарный, великий герой, разве не таким же должен быть и оказанный ему прием? Шевалье де Пардальян — один из тех рыцарей без страха и упрека, которые не являлись после смерти блаженной памяти шевалье Байара. Стоило господину Пардальяну захотеть, и еще тридцать лет назад он был бы герцогом и пэром, маршалом Франции, первым министром королевства! Он бы купался в славе, почестях и богатстве. Но он скромен и неприхотлив, как все доблестные герои-рыцари. Вы видите перед собой последнего — увы, последнего — живого представителя этого славного племени, который отказался от всего, предпочитая жить в бедности и безвестности и довольствуясь скромным титулом шевалье.
Король остановился, чтобы оценить, какое впечатление произвела на присутствующих эта восторженно-хвалебная речь, столь необычная в устах монарха. Удовлетворенно улыбнувшись, он собирался продолжать. Пардальян воспользовался этой паузой и взмолился:
— Сир, сир, пощадите, вы слишком добры!
Юный король поднял вверх руку. Другой рукой он все еще сжимал пальцы Пардальяна. И громко, так, чтобы все слышали, Людовик горячо возразил:
— Молчите, шевалье. Нравится это вам или нет, но надо хоть раз в жизни воздать вам должное.
Взгляд короля затуманился, словно подросток вновь впал в состояние мечтательного восторга. Тихим и задумчивым голосом Людовик произнес:
— Кроме всего прочего, шевалье, речь идет не только о ваших неоценимых заслугах. Вы — чрезвычайный посол великого усопшего, и нам следует почтить его память.
И монарх снова замолчал, ожидая, когда стихнет гул удивления, вызванный этими загадочными словами. Но для Пардальяна, похоже, в них не было никакого секрета. Громко и не менее таинственно шевалье ответил:
— Раз уж вы вспомнили великого усопшего, которого я здесь представляю, что ж, я умолкаю, сир. Точнее, вот что я скажу: вы правы, сир! Воздайте ему должное — но каких бы почестей вы его ни удостоили, они будут ниже заслуг великого усопшего!
Недоумевающая публика жадно ловила каждое слово. Каково же было всеобщее удивление, когда король не только не рассердился, но и согласно кивнул головой. Так что все, включая и Фаусту, призадумались, что это за усопший, заслуги которого выше всяких похвал Его Королевского Величества.
Затаив дыхание, придворные ждали объяснений. И Людовик XIII промолвил:
— Любезный маркиз д'Анкр ввел сегодня в Лувр знатную даму, которая будет представлять при нашем дворе одного из самых могущественных монархов христианского мира, и мы приняли ее торжественно, с подобающими ее высокому рангу почестями.
Тут он лучезарно улыбнулся Фаусте и кивнул ей головой. Она ответила улыбкой и сделала глубокий реверанс. А Людовик продолжал:
— И шевалье де Пардальян тоже чрезвычайный посол. Только по своей скромности он явился один, без королевского эскорта, без блистательных процессий. И представился нам он тоже сам, без глашатаев и посредников — ибо пустая помпезность недостойна ни его, ни нас, ни великого усопшего, которого представляет шевалье. И заботясь о чести всех троих, я хочу исправить положение.
Король гордо выпрямился и с блеском в глазах торжественно провозгласил:
— Великий усопший, величайший из великих — это мой отец, славной памяти король Генрих IV. Кто же посмеет утверждать, что нам негоже представить этому благородному собранию гонца, которого он посылает к сыну с того света?
Загадка была отчасти разгадана. Стало ясно, о каком усопшем говорил король, но все же было не совсем понятно, каким образом Генрих IV мог отправить из могилы посланника к сыну. Здесь была какая-то тайна. И все бились над разрешением второй части этой головоломки. И с величайшим нетерпением ждали от Людовика новых объяснений.
Понятно, что ни Фаусте, ни Марии Медичи, ни Кончини, ни одному из тех, кто под натянутой улыбкой скрывал ярость и беспокойство, и в голову не пришло возражать королю. Напротив, огромный зал одобрительно зашумел.
Людовик поднял руку, и шум стих как по мановению волшебной палочки. Тогда король повернулся к Витри и властно распорядился:
— Витри, оказать господину шевалье де Пардальяну королевские почести!
Бесстрастный Витри повернулся на каблуках и, извлекая шпагу из ножен, оглушительно рявкнул:
— Гвардейцы, на караул!
Он снова повернулся на каблуках и лихо отсалютовал Пардальяну шпагой, а его великаны в ослепительной форме вытянулись и застыли, словно каменные изваяния.
Тогда и король театральным жестом сорвал с головы шляпу и изящно склонился перед Пардальяном. Тот чертыхался про себя и готов был провалиться сквозь землю. А Людовик изрек:
— Король Франции хочет первым засвидетельствовать свое почтение шевалье де Пардальяну, который вдвойне заслуживает этой чести: и благодаря собственным подвигам, и потому, что представляет здесь короля Генриха Великого, моего славного отца. Реверанс, дамы; поклонитесь, маршал, господа, приветствуйте того, перед кем первым обнажил голову ваш король.
