Синтия Хэррод-Иглз - Темная роза
– Неужели жена горшечника не могла присмотреть за ней? – спросил Пол, соскакивая на землю и цепляя повод за росший неподалеку куст – хотя вряд ли после такой скачки бедное животное решится куда-нибудь уйти.
– Они сбежали из города, когда появились первые признаки болезни, – ответил мальчик, взбегая по ступеням.
На вершине лестницы Пол вдруг остановился, и тут самообладание покинуло мальчика:
– Сэр... моя мать...
Пол не стал говорить ничего, что могло бы утешить его, а просто взял его за руку, отчего мальчик вдруг почувствовал себя сильнее, и они вошли в комнату.
И только тут до него по-настоящему дошел смысл происходившего – до сих пор это были только слова. Но здесь – здесь была Урсула, живая, настоящая, она лежала в постели, и ее рубашка и простыни были мокры от пота, лицо пожелтело и блестело. Пол рухнул на колени рядом с ней и повернул ее к себе. Она судорожно билась на постели, но от его прикосновения внезапно успокоилась на секунду и открыла глаза.
– Урсула, я здесь, – позвал он.
Глаза ее снова закрылись и она опять принялась кататься из стороны в сторону, издавая легкие стоны в такт движениям.
Пол сделал для нее все, что мог: искупал и вытер ее, заставил проглотить какие-то лекарства, а потом сел рядом, следя за ее движениями. Он знал, точнее, какая-то часть его сознания говорила ему, что все это бесполезно, но другая, большая часть, которая отвечала за волю к жизни и не могла смириться с поражением, не хотела этому верить. Пол видел, что Урсула слабеет, но уверял себя, что она успокаивается, что лихорадка проходит. Его глаза встретились – над ее телом – с глазами его сына. В них была та же неизмеримая боль.
Стемнело, казалось, лихорадка и в самом деле прекратилась. Через окно струился прохладный воздух, но ни Пол, ни мальчик не замечали этого, иначе бы сразу закрыли окно – ночная прохлада несла смерть. Но эта прохлада, кажется, оживила ее – она перестала содрогаться и легла на спину, ее глаза открылись. Сначала они блуждали по потолку, затем нашли Пола, и на лице появилось выражение узнавания, некое подобие улыбки.
– Мне снилось, что ты здесь, – прошептала она. Ее губы пересохли и потрескались, и она старалась облизать их. Пол поспешил дать ей вина, но она не могла пить, так что ему пришлось смочить ее губы пальцами.
– Это не сон, я тут.
– Я хотела увидеть тебя еще раз, всего только раз. – На минуту она закрыла глаза, собираясь с духом – речь требовала слишком много усилий. Урсула дышала, как загнанная лошадь. – Позаботься о ребенке, – прошептала она. Она открыла глаза, чтобы заглянуть в его глаза, подчеркивая важность сказанного.
Пол взял ее руки и прижал к груди:
– Ты не умрешь, тебе лучше – лихорадка прошла. Ты слышишь, тебе лучше!
Она чувствовала, что он сам не верит в это – льющиеся из глаз слезы выдавали его.
– Не покидай меня, пожалуйста, не покидай.
– Я сказала – я никогда не смогу покинуть тебя. – Снова последовала долгая пауза. – Дорогой...
– Урсула... – Что такого важного мог сказать он ей сейчас? – Я люблю тебя.
Да. Это было действительно важно – ее глаза стремились увидеть его сквозь ночную мглу, едва рассеиваемую пламенем свечи. Ее руки были в его руках, но этого было мало – она постаралась приподняться, и он, поняв ее желание, приподнял ее и прижал к груди. Ее отяжелевшая голова лежала на его плече, ее волосы были грязны от пота, но для него она оставалась такой же прекрасной, как всегда. Он крепко прижал ее к себе, как будто этим мог удержать ее в этом мире. Ее щека касалась его щеки, и он почувствовал ее улыбку.
– Твоя щека такая прохладная, – прошептала она, – и я была счастлива. – У нее хлынули слезы, капая на его грудь. Он не слышал ее последнего слова, только угадал его чем-то большим, чем физический контакт, чем-то таким, чем наделила его любовь. – Пол...
Она вдруг стала тяжелой, обмякла, и ее тело слабо содрогнулось – жизнь покинула ее. Он уже испытал такое содрогание, когда на его руках после неудачных родов умер ягненок. Он понял его смысл. Он снова положил ее на кровать, пристально вглядываясь в лицо – она не могла покинуть его вот так! Ее лицо оставалось прежним, казалось, что она еще здесь. Он снова прижал ее к себе и стал трясти, словно это могло вернуть ее к жизни.
Текло время, унося его все дальше и дальше от того момента, когда она покинула его. Она осталась позади, а мир, и он вместе с ним, двигался вперед, и ее тело уже не могло ощутить его прикосновений. Пламя свечи заморгало – нужно было убрать нагар. Он задул свечу и положил ее тело на кровать, потом неуклюже поднялся. Во тьме слышалось только дыхание мальчика. Пол обошел кровать и пошарил во мраке, пока не отыскал его руку:
– Идем, – сказал он.
Мальчик сначала слегка упирался, но потом встал и последовал за ним.
Из-за летней жары тела умерших от чумы приходилось хоронить сразу же, без обычных церемоний, но после того, как эпидемия пошла на спад, была совершена общая месса за упокой душ всех жертв этой заразы. Морлэнд казался тихим и безлюдным, и немногие его жители провожали в последний путь умерших: Джека и Бел, Эдуарда и Мэри, Джеки и Дикона, мастера Филиппа и множество слуг и... да, и Анну. Она погибла от удара, а не от чумы – видимо, сказалось перенапряжение последних дней. Она вообще-то не очень хорошо себя чувствовала после того, как Пол избил ее. Будь жив мастер Филипп, он сказал бы, что смерть была ее благим избавлением.
Но посторонних плакальщиков хватало – друзья Джека со всей страны приехали отдать ему последний долг. Пол глубоко переживал смерть Джека и был рад этим гостям. Среди них оказалось немало важных персон: сэр Томас Болейн, его сын Джордж, сэр Джон Сен-Мор, известные благородные купцы с запада – лорд Дакр, лорд Боро; граф Эссекс, потомок сестры Йоркского герцога Ричарда, и, разумеется, сэр Томас Парр, приехавший из Лондона, чтобы забрать назад Нанетту.
Нанетта внешне спокойно встретила известие о смерти родителей, но внутри она глубоко страдала, еще сильнее из-за того, что не хотела показать свое горе. Глядя на нее, Пол радовался, что ее забирают в Кентдейл к подругам и учебе, – будет лучше, если она переживет все это вдалеке от родных мест. Нанетта тоже была рада – этот дом перестал быть ее домом, и она думала о Кентдейле, как пленник о свободе. Она стала почти взрослой – ее любимый папа умер и забрал с собой из этого мира всю любовь. Она была уже не ребенок, и если ей доведется полюбить, то эта любовь будет непростой и нелегкой. Теперь любое счастье для нее будет иметь оттенок печали.
Накануне отъезда Нанетты вся семья собралась в главном зале, вместе с Томасом Парром и семьей Баттсов – Джоном, Люси, их шестилетним Бартоломью и семилетним Джоном. Тут был и Адриан – после трагедии Пол поселил его снова в Лендале, теперь он должен был жить у Баттсов и посещать школу, пока Пол не приищет ему места ученика или еще что-нибудь подходящее. Мальчик оказался очень смышленым, и Пол подумывал о том, что он неплохо бы смотрелся юристом. Адриан держался в стороне от остальных, как и следовало, учитывая двусмысленность своего положения, и по возможности стремился оказаться в тени. Но если он был на освещенном пространстве, его глаза, горящие как угольки, непрерывно следили за отцом.
