Александр Красницкий - Гроза Византии
Но внимание Зои было ему дорого.
Эта матрона была очень близка ко двору. Марциан только что сказал, что она близка и к Ингерине. Если это так, то через нее Василий мог знать все о дорогой ему женщине, пожертвованной им ради удовлетворения своего честолюбия. Может быть, она даже поможет ему хоть изредка видеться с ней. Потом это устроится само собой, если только ему удастся создать себе прочное положение около порфирогенета, но пока не мешает запастись расположением этой Зои.
Кто была Зоя? Марциан сказал, что она была славянка. Да это было видно и при первом взгляде на нее. В Византии говорили, что она сперва была рабой и куплена уже умершим теперь патрицием Романом на рынке невольников. Роман был стар, развратен, пресыщен жизнью, но Зоя так повела себя с ним, что сумела окончательно овладеть стариком. Ради нее Роман позабыл все на свете. Он был увлечен молоденькой славянкой настолько, что не задумался даже жениться на ней и сделать ее, таким образом, полной госпожою в своем доме. Однако, он скоро умер, оставив Зою полной своей наследницей. Та недолго горевала по старику и вышла замуж за фаворита императрицы Феодоры, вдовы покойного Феофана и матери уже царствовавшего тогда малюткой Михаила-порфирогенета. Благодаря этому, она попала ко двору и держала себя так удачно, что когда возмужавший Михаил заключил в монастырь свою энергичную мать, она сумела остаться на высоте, а не пала вместе с Феодорой, как этого можно было ожидать. С тех пор она постоянно была при дворе, хотя и второй ее муж скоро умер. Злые языки Византии поговаривали, что всем своим положением она безусловно обязана была Вардасу, дяде Михаила-порфирогенета, ставшему еще при жизни второго мужа Зои ее неизменным покровителем. Теперь Вардас был болен. Зоя знала, что, если он умрет, разрушится и ее могущество. Она не показывала виду, но в душе сильно беспокоилась за свое будущее… Вот почему она обратила особенное внимание на македонянина, предчувствуя в нем так же, как и Марциан, новое яркое светило византийского двора.
— Я вижу, ты очень скромен, — заговорила она. — Неужели все мужи твоей родины похожи на тебя?
— Не знаю, что и сказать тебе, великолепная, — ответил, подходя, Василий. — Действительно, у нас в Македонии говорят, что скромность -лучшее украшение мужей.
Зоя улыбнулась.
— Что хорошо в Македонии, то никуда не годится в Константинополе, -сказала она. — Но вот что: хотя Марциан и сказал мне, что вы оба идете сообщить вашим друзьям радостную весть о начале ристалищ, я вижу — вы все-таки не особенно спешите. Если это так, пойдемте со мной, я отправляюсь к Склирене и тебе, Василий, советую заслужить ее расположение… Идем!
— К Венере подобной Склирене! — вскричал Марциан. — О, если бы там меня ждала сама смерть, я готов был бы и с нею встретиться в покоях Склирены.
— Прекрасно! Ты согласен. А ты, Василий?
— Я тоже готов последовать за тобой, несравненная…
— Тогда идем, Склирена заждалась меня…
— Она утешилась? — спросил Марциан. — Радостью или горем блещут ее чудные очи?
— Разве может утешиться женщина в положении Склирены? В этом вопросе я не узнаю тебя, Марциан!
— Прости, несравненная!… Но женское горе — что весенняя гроза. Прогремит гром, соберутся тучи, сверкнет молния, а затем снова все ясно и светло, снова светит радостное солнце… Но что там за шум?
Действительно, из одного из переулков доносились бряцание оружия, громкие голоса, хохот и отчаянные крики о помощи.
Крики эти были так громки, что Зоя испугалась.
Однако, опасности не было.
Из— за поворота дома показалась толпа вооруженных солдат. Среди них виден был связанный крепко-накрепко веревками какой-то человек, для которого императорские гвардейцы не жалели пинков и самых отборных ругательств.
Несколько в стороне от солдат, сбоку, шел человек в богатой одежде таких же цветов, какая была и на Марциане. Около него двое солдат скорее тащили, чем вели молоденькую девушку.
— Ого, — воскликнул Марциан, увидев эту группу, — мы принесем несравненной Склирене приятную весть! Ведь это — ее варяг! Молодец Никифор!
Действительно, императорские гвардейцы вели Изока. Девушка же была Ирина, внучка старого Луки.
18. МИМОЛЕТНОЕ СЧАСТЬЕ
Предчувствие недоброго недаром овладело старым Лукой, когда он, повинуясь желанию внучки, с одной стороны, а с другой — влечению своего сердца, решил оказать помощь несчастному беглецу.
Да и как он мог отказать в этом Изоку? Ведь он был ему родной по духу, по крови, по родине… Ведь он был славянин.
Стар был уже Лука, всякая надежда когда-нибудь увидеть родину давно уже покинула его. Он состарился здесь, переменил даже веру отцов, но ничего не могло заставить его забыть родной Днепр, с его беспредельными береговыми равнинами. Постоянно не выходил он из головы старика, который грезил, мечтал о нем… И вот, теперь перед ним явился сын родной ему страны и просит о помощи…
Лука не решился ответить отказом.
Он прекрасно понимал, что в случае, если погоня найдет здесь Изока, ему, жалкому рабу, придется плохо, но не за себя он боялся, а только за Ирину.
В жилах девушки текла чистая славянская кровь. Старик знал, что его внучка смела, отважна, сумеет постоять за себя, не дать себя в обиду, но он не рассчитал того, чему его, казалось бы, должен был научить опыт всей его жизни: Ирина была сильна и смела, но она была одна, а не одной же ей было бороться и одолеть целую Византию…
Раз решившись приютить и укрыть у себя Изока, Лука разом откинул все свои сомнения и думы. Его решение было твердо, и оставалось только привести его в исполнение, то есть, другими словами, во чтобы то ни стало укрыть беглеца.
Но, прежде чем сделать это, ему нужно было дать отдохнуть, подкрепить свои силы, а потом уже и спрятать его.
Скромный ужин, поданный Ириной, был моментально уничтожен голодным Изоком. Не осталось даже крошек, которыми внучка Луки кормила обыкновенно своих любимых птиц. Рыба была обглодана до костей. Первое чувство голода было утолено. Сытым себя Изок далеко еще не чувствовал, но силы все-таки были несколько подкреплены.
Теперь его стало клонить в сон, но он не хотел казаться невежей и не узнать, кто так радушно приютил его и разделил с ним более чем скромную трапезу.
— Скажи мне твое имя, старик? — заговорил Изок, стараясь преодолеть дремоту.
— Лука.
— Лука? Она сказала — ты с Днепра.
— Да!
— Но там нет таких имен!
— Ты прав… Это имя я получил уже здесь.
— А как звали тебя раньше, у нас на Днепре?
— Я готов тебе сказать это. Там, у себя на родине, я носил имя Улеба…
— Улеба, Улеба!… Знакомое имя! — проговорил задумчиво Изок. — У нас на Днепре до сих пор свято хранится память одного Улеба.
