Елизавета Дворецкая - Венец Прямиславы
– Не так уж глупо он решил, Мирон-то! – неожиданно поддержала сотника Зорчиха, подходя к ней с одной из «обновок» в руках. – Давай-ка, голубка, одевайся! Бог его знает, Сухмана этого, кто он такой, а по виду как есть половец. Рожа как дно котельное! От них хорошего не дождешься. Завезет еще, и правда, куда ворон костей не заносил! Ни Юрий, ни Вячеслав не найдут потом! От греха подальше, тут и мышью прикинешься, не то что холопкой! Одевайся, целее будем.
Прямислава с неохотой развязала платок, распустила пояс и потянула с плеч подрясник. Это тоже была чужая одежда, но, во-первых, она принадлежала хорошо знакомой Кресте, а во-вторых, напоминала о монастыре, который за эти годы стал для Прямиславы почти родным домом. Но застиранная холопская сорочка неизвестно с какой девки – совсем другое дело! На такое унижение можно решиться только в самом крайнем случае, а Прямислава не думала, что он наступил. От природы не робкая, она выросла с мыслью о своем независимом и защищенном положении и не привыкла бояться ничего, кроме неуважения со стороны злополучного Юрия Ярославича. Несмотря на испуг Мирона и уговоры Зорчихи, она не очень-то верила, что ей посмеет причинить зло какой-то проезжий человек, пусть даже половец и обладатель двухтысячного войска. Так зачем ей рядиться холопкой? Если откроется правда, она будет выглядеть глупее глупого! Все это приключение уже становилось из ряда вон выходящим по своей нелепости: сначала она из княгини Прямиславы Вячеславны стала послушницей Крестей, а теперь из послушницы делается Юрьевой холопкой! Куда уж дальше-то!
Крестя не возмущалась: бросая тоскливые взгляды на свой старый подрясник, она с явным облегчением рассталась с платьем княгини и натянула холопскую рубаху.
– Как-то… простоволосой… грех… – бормотала она, провожая глазами платки, которые Зорчиха вместе с прочей одеждой и хорошей обувью сунула в ларь.
– У тебя понева вдовья, ты покройся, – Прямислава дала ей платок.
– А косу как же?
– Ну, хоть комлем замотай, а то вывалится, и все наши хитрости откроются.
– Бог простит! – утешала Зорчиха. – Вы, голубки, при чужих людях руки прячьте. По руке сразу видно, что вы ни валька, ни грабель сроду не держали, ведер не таскали, репы не пололи. Беленькие вы обе… – Она оглядела лица и шеи девушек, которые никогда не жгло солнце полевой страды, и неодобрительно покачала головой. – Ну ладно, после зимы все теперь такие бледные. Руки прячьте. А будут с вами говорить – молчите, будто вы глупые, ничего не понимаете. Ты, голубка, глаза опускай, авось обойдется.
С этим предостережением она обратилась к Прямиславе. За Крестю можно не бояться: и сама не пикнет.
Мирон уже извелся, ожидая в верхних сенях, и нетерпеливо постукивал в дверь. Зорчиха впустила его: окинув девушек быстрым взглядом, он радостно произнес:
– Вот и славно, вот и хорошо! Теперь вниз пойдем! Только вот что… – Он остановил Прямиславу, шагнувшую уже к двери вслед за Зорчихой. – Так идти не надо, а то спросят, чего вы тут делали. Вот хотя бы… Пожитки перетаскивали.
Он кинулся к ларю и вывалил на пол целую кучу тряпья: тощий старый тюфячок, жалкую засаленную подушку, похожую на мешок с чем-то мокрым, облезлый заячий полушубок – и всем этим почтительно нагрузил Прямиславу и Крестю.
– Держи, княгиня, держи, красавица. Ну, понимаю, но что же делать, видит Бог! За тряпьем и не разглядят вас, пройдете. А то там, внизу, людей полно, таких лебедушек как же не заметить! Иди вперед, бабка, а я – за вами.
Зорчиха первой спустилась с лестницы в просторные нижние сени, Прямислава и Крестя за ней. Внизу и впрямь толпились незнакомые отроки, приехавшие с «Сухманом Одихмантьевичем». Осторожно выглядывая из-за полушубка, Прямислава еще раз убедилась, что говорят все по-русски и что больше тут нет ни одного половецкого лица.
Они прошли через сени, своей ношей расталкивая приезжих; кто-то со смехом хватал девушек за руки, желая получше разглядеть, но Зорчиха охраняла их, грозно покрикивая, Мирон суетился, а навстречу им уже торопилась Прибавка с челядинками, несшими наверх новые перины и одеяла. Увидев трех женщин на лестнице, она окинула их быстрым взглядом и посмотрела, куда Мирон ведет своих подопечных.
Сотник благополучно вывел девушек и няньку во двор, а там затолкал в клеть, дверь которой располагалась чуть в стороне от крыльца. Внутри не было никого из чужих, только дворовая челядь, и Прямислава с облегчением бросила полушубок прямо на земляной пол. Она чувствовала себя до крайности глупо, переряженная и нагруженная какой-то дрянью. Челядь, толком не знавшая, кто эти две девушки из терема, смотрела на них с изумлением, зато Мирон остался доволен.
– Вот и слава богу! – приговаривал он. – Вот тут и побудьте. Калина, друг дорогой, устрой девицам на ночь лежаночки поуютнее, они у нас нежненькие, на сене спать не привыкли. Дай им какое-нибудь дело в руки, а то, не дай бог, кто из этих зайдет, а они так сидят.
Какая-то старуха принесла большое решето гороха и поставила перед Прямиславой. Та посмотрела на него и сердито вздохнула. Спасибо, что их еще не посадили за каменный жернов!
Поначалу никто их не тревожил, челядь занималась своими делами. Прямислава пробовала расспрашивать о войске, пришедшем в село, но толком рассказать никто ничего не мог.
– Слышь, вроде перемышльские! – Один холоп повел головой и оправил на себе некрашеную, криво сшитую рубаху.
– Куда же они едут?
– А леший их знает!
– Но что-то они говорят?
– Да какой леший их слушал? Что нам, другого дела нет?
Прямислава досадливо вздохнула: что взять с глупого холопа?
Надо же – Перемышль! Ростиславичи и Мономашичи в последние годы то воевали, то мирились, но, возможно, Юрий в Турове им выгоднее, чем Вячеслав. Однако если «Сухман Одихмантьевич» идет на помощь ее мужу, то почему Мирон так обеспокоился, почему находит нужным ее прятать?
Но, судя по тому, что войско из Перемышля дошло до Припяти, владимирский князь Андрей его через свои земли пропустил. Но не мог же он держать руку Юрия Ярославича, противника его родного брата! Так что же все это означает?
Начало темнеть, перемышльцы устраивались на ночлег. Ростислав успел уже побывать в отвоеванных горницах и, конечно, никого там не нашел, кроме старухи, взбивавшей перины.
– Вниз, в клеть их увели и в холопок перерядили! – шепнула ему тайком Прибава. – Сама видела! В клети они. Она, княгиня, и при ней бабка и девка.
Ростислав кивнул: любопытство разбирало его все сильнее.
– А что это у вас в селе одни клюшки дряхлые? – спросил он за ужином, глядя, как челядинки, бабы в годах, расставляют на столе миски с капустой и режут караваи. – Неужели моложе ни одной нет?
