Юрий Смолич - Ревет и стонет Днепр широкий
2
Тося тяжко страдала.
Доктор Драгомирецкий так и сказал: роды будут трудные — таз узкий, сама еще совсем девчонка.
Судороги ломали хрупкое Тосино тельце. Пот орошал с головы до ног. То горячий, то холодный. Во время схваток силилась сдерживать стоны, но удержаться не могла — кричала.
А доктор Драгомирецкий твердил только одно:
— Напрягайтесь! Тужьтесь!..
Меланья и Марта суетились — вскипятить воды, подать чистую сорочку, обтереть пот со лба, смочить губы.
Стариков, Ивана и Максима, выгнали из комнаты. Они сидели на кухне под дверью и только тяжело и беспомощно вздыхали, когда крик боли опять и опять долетал из–за закрытой двери.
Изредка они обменивались короткими репликами.
— Сын будет… — говорил Иван, когда стоны становились особенно громкими.
— Дочка… — возражал Максим.
Мелкота — и брылята и колибердята, — изгнанная вовсе из дома, ибо не годится ей по малолетству наблюдать такое великое таинство природы, заглядывала сквозь запорошенные снегом стекла — по пять–шесть детских головок в каждом окне.
— А киш! — сердито махал на них руками Иван Антонович.
— Пускай, пускай, — отмахивался Максим Родионович, — все равно стекло заморозило…
Данила — молодой муж, вот–вот уже и отец, — казался среди всех самым нелепым, лишним. Старики Иван и Максим на него и глядеть не могли: такой бестолковый, у мам — Меланьи с Мартой — он то и дело путался под ногами, да и вид у него был вовсе невозможный. Данила не снял кожушка с патронташами на поясе. В одной руке он держал шапку, в другой — винтовку. Винтовка у ложа роженицы была особенно — вопиюще! — неуместна. Что он, караулить свое потомство пришел? Или стрелять в женские муки?
Марта сурово поглядывала на него и говорила:
— А ну, уходи! Стал тут со своей пукалкой!..
Даже кроткая Меланья сердилась:
— И в кого ты такой уродился? Иди с глаз долой, а то еще напугаешь младенца своим ружьем…
Данила уступал мамам дорогу, но от постели Тоси не уходил. Только громко сопел, смотрел страдающими глазами и перекладывал — то шапку в левую руку, а винтовку в правую, то винтовку в левую, а шапку в правую.
Тося тоже смотрела на Данилу, когда отпускали схватки. Смотрела страдальчески, даже с ужасом: неужто уйдет?
Данила тяжко терзался: восстание началось, он красногвардеец, все хлопцы уже на баррикадах, а он… И жены в муках не бросишь, и… хлопцы ведь бьются — вон как стучат пулеметы у «Арсенала»! Хлопцы кровь свою льют! Может, умирают… Хлопцы! Да что хлопцы? Весь народ! На бой вышли и малые и старые… Нет, не все: свои старики вон на кухне сидят, люльки курят… Ишь, надымили возле страдалицы…
Тося завопила — схватка была очень жестокая. Доктор Драгомирецкий кричал!
— Тужьтесь, тужьтесь! Скоро конец!..
Иван Антонович вздохнул, покачал головой, согласился:
— Таки верно, дочка…
— Нет, таки сын! — и теперь возразил Максим Родионович.
Из «Арсенала» били орудия. И при каждом выстреле Тосино тело так и подбрасывало.
Доктор Драгомирецкий сердито поглядывал в окно. Что творится! Безобразие! Ведь тут женщина рожает, а они… Напугают еще — и нарушат нормальный ход родов!.. А впрочем, может быть, эти толчки организма при каждом взрыве, как раз наоборот, будут содействовать процессу, заставляя напрягаться?.. Доктор Драгомирецкий размышлял. Войны он вообще категорически и принципиально не признает. Но когда война приходит к вам в город, врывается прямо в дом, тут уж гневу и возмущению доктора не было границ: это уже черт знает что!
Зазвенели стекла, с потолка посыпалась штукатурка: обстрел «Арсенала» возобновился, и снаряды ложились на большой площади вокруг по всем кварталам Печерска. Один грохнул где–то совсем близко — может быть, в мавританский дом Драгомирецкого?..
Данила тоскливо посмотрел в окно: ведь он должен быть там — там же, поди, трудно, не хватает бойцов, а вот пришел бы еще он, тогда…
В кухню влетел один из колибердят — старшенький. Не кричал, выпалил шепотом, но Данила услышал сквозь жиденькие двери:
— Гайдамаки снизу идут! Видимо–невидимо! Цепями! Врукопашную! Ой, как бы нашим да не тикать…
Данила метнулся. Надел шапку. Перехватил винтовку правой рукой.
Тося охнула. Глаза ее со страхом смотрели на Данилу. Данила снял шапку. Переложил винтовку в левую.
— Тужьтесь! — кричал доктор Драгомирецкий.
Но Тося уже лежала тихо — не стонала, не тужилась. Меланья и Марта бросились к ней: не сомлела ли? Нет, не сомлела, просто отпустили схватки.
Доктор Драгомирецкий неодобрительно покачал головой. Эта передышка вовсе ни к чему. Роды, как видно, будут затяжные: ведь первый раз и такая конституция… Доктор наклонился к роженице. Стал осматривать. Неужто младенец не пройдет? При таких бедрах, таком тазе!.. Конечно, в нескольких кварталах отсюда, в хирургическом отделении Александровской больницы, всегда наготове операционная, если бы пришлось прибегнуть к… кесареву сечению. Но — несколько кварталов, извозчиков нет, цепи гайдамаков, да и в самой операционной сейчас, вероятно, уже хозяйничают гайдамацкие врачи — раненых гайдамаков оперируют… Чемоданчик с инструментами у доктора здесь, с собой, но… В таких условиях, без всяких приспособлений, без хирургической сестры, без… Доктор Драгомирецкий неодобрительно качал головой…
Данилу бросило в пот. Неужто в такой момент он не пойдет, останется здесь? А ведь Харитон умер у пулемета…
По улице, за забором, протопали какие–то люди. Над оградой замелькали стволы винтовок. Кепки и шапки. Красногвардейцы! Но — от яра! Отступают–таки?
Данила снова перекинул винтовку в правую руку.
Тося смотрела обессилено, молча.
— Пойду! — прохрипел Данила.
Тося хватала ртом воздух. В глазах застыл страх.
Доктор Драгомирецкий поднялся, выпрямился. Укоризненно посмотрел на роженицу, сурово — на онемевших в ожидании мам:
— Затягиваются роды… Фальшивая тревога… Плод еще не идет…
Тося тихо застонала и прикусила губу.
За забором, на Рыбальской, прогремело несколько выстрелов: красногвардейцы отходили, отстреливаясь.
Данила метнулся к окну. Потом к Тосе.
— Тося!.. — прошептал он. Слезы бежали у него из глаз. — Тося…
— Не вертись под ногами, — прикрикнула на него мама Марта.
— Данилка! — в ужасе всплеснула руками мама Меланья. Она видела лицо сына, и она услышала то, чего он и не сказал. «Неужто уйдешь? — взывали ее глаза. — Неужто оставишь жену в такую минуту?»
Снова загремели выстрелы на улице, но теперь уже с другой стороны — слева, со стороны кручи над яром. На кручу из яра прорвались–таки гайдамаки. Заходили «Арсеналу» во фланг.
