Елена Невейкина - Наследница
К этому времени пана Войтека уже не было в живых, его убили в самом начале атаки русских. Я видел, как он упал. Гжесь тоже видел. Они с самого начала были рядом со мной. Гжесь видел смерть отца, но не подошёл к нему, не отступил от меня ни на шаг, не дрогнул, хотя момент был страшный: мы приняли удар докатившейся волны. А потом я потерял ощущение реальности. Мне казалось, что это не я стою и стреляю, колю шпагой… Когда я в очередной раз взмахнул рукой, удара не получилось. Моего противника успел сразить Гжесь. Я удивился, почему сам не смог этого сделать, взглянул — а руки нет. Потом я увидел её. Она лежала тут же, а пальцы (мои пальцы!) всё ещё сжимали эфес… Так странно было это видеть… В этом было что-то нереальное, невероятное. И боли почему-то не было. А в следующий миг я увидел небо и облака. А потом закрыл глаза. А когда их вновь открыл, вокруг было темно, а я ощущал какое-то движение. С трудом я сообразил, что меня куда-то тащат. Я то проваливался в темноту, то вновь приходил в себя. Потом, в очередной раз вынырнув из небытия, увидел лицо Гжеся. Это он волок меня на себе. Мы были в каком-то овраге. Кроме нас с Гжесем там было ещё много раненых. Пользуясь безлунной ночью, все они пробрались сюда, чтобы укрыться. Вокруг было тихо. Никто не стрелял, никто не искал нас, не преследовал. Я чувствовал слабость, сильно хотелось пить, но в остальном всё было на удивление неплохо. Даже обрубок руки, который Гжесь перетянул своим поясом, болел не сильно. Гжесь оказался в числе тех счастливчиков, которые ушли с того страшного поля без единой царапины.
Приближалось утро. Нужно было думать, что делать дальше. Решили, что те, кто может ходить, пойдут за помощью. Если не смогут вернуться, так может, хоть сами останутся живы. Гжесь идти с ними отказался наотрез, остался со мной. Рядом по дну оврага протекал ручей, и Гжесь поил всех, кто сам не мог спуститься к воде, пытался помочь по мере сил.
А потом послышались голоса. Мы обрадовались. Ведь говорили по-польски! Может, нас и не заметили бы, но мы подумали, что это подоспела помощь, и сами позвали проходивших людей. Но это была не помощь… Пришедшие стали добивать раненых. И это были поляки! Они всё повторяли, что убьют всех сторонников Лещинского… Потом, спустя время, выяснилось, что это были просто бандиты, которые решили легко поживиться. Оставлять свидетелей? Конечно, нет! Вот они и постарались… И опять меня спас Гжесь. Я лежал далеко от того места, откуда вышли бандиты. Гжесь, как только увидел, что происходит, схватил тело умершего недавно человека и навалил на меня. Я хотел столкнуть его, но человек и при жизни был грузным, а после смерти стал ещё тяжелее. К тому же потеря крови меня здорово обессилила. Мне с трудом удавалось дышать под его весом, не то, что столкнуть его. Гжесь сражался до конца, и даже смертельно раненый сумел упасть так, что прикрыл меня ещё и своим телом. В это время чья-то пуля повредила мне колено. От боли я опять потерял сознание.
Нашли меня те, кто отправился за помощью. Они привели её, и некоторые вернулись за своими друзьями и родными. А нашли только их тела. Решив похоронить всех там же, вырыли могилу и стали сносить к ней тела. Меня тоже посчитали мёртвым, но к счастью, кто-то заметил, что я дышу. Вот так и получилось, что я — один из всех, кто был в том овраге, остался жив. Вот так погибли отец и сын Морозевичи.
Элен, слушая, закрыла глаза. Из-под ресниц медленно одна за другой катились слёзы. Юзеф впервые видел, чтобы его жена, всегда такая сильная, плакала. Он обнял её за плечи. Янош посмотрел на воспитанницу:
— Я должен сказать ещё кое-что лично тебе, Элен. Сначала я решил, что скажу это после, чтобы ты успела успокоиться, но… пусть всё будет сказано сейчас. Элен, прежде чем мы выступили в поход, Гжесь сказал мне, что хочет, чтобы я знал… Он сказал, что любит тебя, и что если бы не твой внезапный побег, он просил бы твоей руки.
— Я знаю, — не открывая глаз, ответила Элен. — Он сказал мне. Успел.
— Когда же?
— В ту ночь, когда я… когда мы уехали, — Элен вытерла глаза, но смотрела прямо перед собой, как будто вновь видела ту сцену. — Он поджидал меня в передней. И сказал. Я просила его позаботиться о тебе, дядя. А он… он сказал, что сделает всё возможное… и невозможное, — она провела рукой по лбу, склонив голову.
— Только не вздумай винить себя в его гибели, — тихо сказал Юзеф.
— Но…
— Неужели ты думаешь, что он поступил бы иначе, если бы ты ни о чём его не просила? Он не оставил бы пана Яноша. Мне жаль, что мы с ним так и не стали друзьями. Видит Бог, в этом нет моей вины. Если бы можно было что-то исправить!
— Нет, Юзеф, — покачал головой молчавший до сих пор Ален, — вряд ли что-нибудь получилось бы. Я не знал пана Гжеся, но когда между двумя мужчинами стоит одна женщина, дружба между ними вряд ли возможна.
— Пусть так… И всё равно я хочу сказать, — Юзеф встал, — я горжусь, что был знаком с паном Гжегошем. Его нет среди нас, но умер он так, как хотел бы умереть любой мужчина, когда придёт его час — с оружием в руке, выполняя свой долг. За пана Гжегоша Морозевича! — и он поднял бокал.
— За пана Гжегоша! — в один голос повторили Ален и пан Янош.
— За тебя, Гжесь, — шепнула Элен.
Весь следующий день Элен ходила, как во сне. Воспоминания причиняли боль. А уйти от них было невозможно: здесь всё, и дома, и в саду, напоминало о Гжесе. Юзеф, чувствуя её состояние, решил не оставлять её одну ни на минуту. С ней был то он сам, то брат, то дядя, иногда — Каролина. В какой-то момент Элен стала вспоминать вслух. Теперь ей нужен был слушатель. И муж, и брат были благодарными слушателями. Кроме того, что они понимали, как необходимо ей высказаться, их просто живо интересовала та жизнь, которой жила когда-то Элен, и о которой они почти ничего не знали. Даже пан Янош впервые услышал о некоторых неизвестных ему ранее проделках двух озорников.
Постепенно Элен успокоилась. Боль сменилась тихой печалью. Стало понятно, что всё вернулось на круги своя, когда Элен спросила:
— Дядя Янош, а вы знаете, где похоронен Гжесь? Я бы хотела навестить его.
— Знаю, Элен. Вот где лежит его отец, к моему прискорбию, мне неизвестно. А могила Гжеся — там, в овраге. Его я помню хорошо.
— Мы съедим туда?
— Обязательно.
* * *Вот уже две недели Элен была дома. Дома! Как хорошо! Какое хорошее слово. Только сейчас она ощутила, как ей стало легко — как будто вернулось детство. Не нужно больше думать ни о чём, кроме собственной семьи, не надо решать какие-то немыслимые проблемы, не надо куда-то ехать, не надо изображать из себя неизвестно кого… Всё. Теперь она снова сможет стать прежней!.. Но это ей только так казалось. Прежней она уже стать не могла. Теперь это была взрослая, знающая свою силу женщина, которая пережила так много, что иная не успела бы пережить и за целую жизнь. Это не могло не изменить её. Зато она научилась ценить то, что другие не считали особо ценным: семью, заботу, дом. Спокойствие. Она хотела иметь это больше всего на свете и теперь получила. И сознавала: она счастлива.
